Но Дронову сейчас было не до загадок. Он нагнулся,перевернул Репу на спину. Увидел белки закатившихся глаз. Сглотнул.

– Мертвый?

Мюллер пощупал толстую, как бревно, шею.

– Дышит. Сейчас побрызгаю – очухается. Стал расстегиватьширинку, но Серега оттолкнул группенфюрера.

– Не надо. За это он тебя грохнет, насмерть. Когда я уеду.

– Куда это?

– Не знаю. Нельзя мне тут.

И объяснил про больницу, про разбитое окно, а главное продурдом. Мюллер засмеялся:

– Права не имеют. Ты, Серега, главное, меня держись. Я тебяв обиду не дам. Если что, батю подключу. Я за тебя теперь землю переверну,ясно? Двое нас с тобой, сверхчеловеков, на всё долбаное Басманово. Они у насвот где будут.

Он тряханул сжатым кулаком.

– Иди домой, Серега, отдыхай. Заслужил. И не заморачивайсяиз-за всякой хрени. Всё нормально будет. Слово группенфюрера.

На пороге ему на шею кинулась мамка.

– Сергунечка, родненький, чтой-то доктор говорит? –зашепелявила она (передние зубы Рожнов выбил, еще в позапрошлом году). И давайего обнимать, ощупывать. – Будто ты в автобусе побился?

Он отодвинулся – от матери здорово разило перегаром.

– Целый я, целый. Какой еще доктор?

– Да вот, – повернулась она лицом к коридору. И тут – натебе, давно не виделись – из комнаты в коридор выкатил бородатый, который избольницы. У Сереги «то-так» скакнул было на «токо-так», но на пару секунд, небольше. Вспомнилось, что Мюллер говорил.

– Вы чего? Вы права не имеете! Не поеду я! – попятилсяДронов, а сам весь напружинился – ну как у доктора и санитары с собой, изпсихической неотложки.

– Не волнуйся, тебе нельзя! – быстро, но мирно заговорилврач. – Я одежду твою привез, документы. Ты чего сбежал-то? Тебе покой нужен. Утебя мерцающая аритмия. Пульс триста двадцать, вчетверо быстрее нормы. Этоочень опасно. Сердце может не выдержать. Ну-ка, иди в комнату, сядь. А лучшеляг.

В комнате бородатый стал измерять пульс.

– Ничего не понимаю… Нормальный, семьдесят пять.

Зато Серега понял. Когда у него от страха сердце сжимается,и в башке с «то-так» на «токо-так» переходит, это пульс в четыре разаускоряется. То есть не все вокруг начинают медленно говорить и двигаться, а онсам вчетверо ушустряется. Вот оно что! То-то и Рожнов вмазать ему не смог, идаже Репа. Ему казалось, что они шевелятся, как сонные мухи. Или как взамедленном кино. А на самом деле они-то были нормальные, это он прыгал, будтоЧарли Чаплин.

– А что твой стук в голове? – спросил доктор растерянно. –Не беспокоит?

– Прошло, – отмахнулся Серега. – Как на улицу вышел, сразубашку ветром продуло. А вы не напутали тогда, насчет триста двадцати?

Бородатого он теперь не боялся, совсем.

– Всё может быть, – растерянно пробормотал врач. – Дай ещераз померяю.

Теперь и вовсе вышло семьдесят.

– Пить надо меньше. – Серега выдернул руку. – Врач,называется.

А сам думал: вчетверо быстрей! Вчетверо!

Раньше Серега Дронов думал, что человеческая жизнь может такбыстро меняться только в кино. Или в сказке. Типа жил на свете замухрышка, ктони попадя об него ботинки вытирал, и вдруг – бац, поймал волшебную щуку либоконька-горбунка. И сразу как повалило: и то, и это, и полцарства впридачу.

Во-первых, Рожнов. Сколько Серега с ним, заразой,промучился, а тут чик-чирик, и нет Рожнова.

После стыка в Нежданке думал Серега отделать отчима какследует – и за ШИЗО, и за мамкины выбитые зубы, но Рожнов дома больше непоявлялся. Так испугался пасынковой лихости, что даже шмотки свои не забрал. Ииз ДЭЗа уволился. Уехал куда-то, с концами, будто и не было его.

Мамка денек поплакала и перестала. Серега с ней беседупровел: мол, будешь квасить – смотри. Она только голову в плечи вжала, и с техпор он ее пьяной не видел. Наверно, так у нее душа устроена, надо ей кого-тобояться, не мужа, так сына.

Дома хорошо стало. Чисто, спокойно. Захочешь жрать – вхолодильнике суп, котлеты. Ночью не орет никто, не лается, спи – не хочу.

А спал Дронов теперь допоздна. Потому что днем и вечером делбыло выше крыши. Помогал Мюллеру в Басманове новый порядок устраивать. ЭтоМюллер так назвал – Новый Порядок. В смысле, что «зондеркоманда» с этих пор вгороде главная, как ее группенфюрер решит, так и будет.

Начал он с двух соседних команд, прибрал их к рукам, назвал«бригадами». Это у него легко получилось. Взял с собой на стык Серегу, сказал:ничего не говори, просто помалкивай.

Про то, как Серега Арбуза уделал и самого Репу по стенкеразмазал, уже все знали. И смотрели на «зонтовского» бойца с почтением, сталДронов в городе сильно авторитетным человеком.

Прежних «зонтовских» Мюллер тоже переименовал в бригаду.Серегу назначил бригаденфюрером и своим первым помощником.

Потом перетер кое с кем из «сычовских». Без Репы, которогоувезли в больницу с переломами и лопнутой селезенкой, те между собойперегрызлись: одни стояли за Репу, другие откололись, признали за старшогоАрбуза. Ну а тот увел их под Мюллера, тоже стал бригаденфюрером.

Теперь можно было потягаться и с «вокзальными».

У них за первача числился Штык, парень взрослый, деловой. Онмелочевкой не промышлял, знался с серьезными людьми из московских, крутилгешефты с дальнобойщиками.

Вызвал Мюллер его на стрелку, потолковать. С собой взялтолько Серегу. Осторожный Штык привел с собой восьмерых.

– Справишься если что? – углом рта прошептал группенфюрер,когда увидел такую кодлу.

– Запросто, – дернул плечом Дронов, уверенный, что«токо-так» его не подведет.

– А вынут перья?

– Плевать. Ты только в сторонку отойди, чтоб не порезали.

Подумаешь – перья. Пока они размахнутся, он между ними какмежду стоячими пройдет. Мигнуть не успеют – по ушам настучит. А удар кулаком насчетверенной скорости – это как бампером грузовика на скорости шестьдесят.