Суд группенфюрер провел в котельной, по всей форме. Сам селна ящик, весь в черном, пацаны встали у него за спиной, а Мешок (так парня тогозвали) торчал перед ними всеми один, руки по швам. Прощения просил, обещалбабки за неделю добыть.

Мюллер же только улыбался – нравилось ему судьей быть.Объявил приговор и тут же велел привести в исполнение. Каждый по очередиподошел к осужденному и плюнул в рожу, а утираться нельзя. Потом Мешок долженбыть встать в дверях, наклониться, и Мюллер его с разбегу вышиб пинком изкотельной. И объявил остальным: мол, Мешок теперь недочеловек и всякий честныйпацан, встретив его во дворе, может и даже обязан дать ему в глаз.

Не снес Мешок такой житухи, через неделю завербовался настройку, Байкало-Амурскую дорогу прокладывать.

Серый тоже умотал бы на любую стройку, только бы к Мюллеруна разбор не попадать. Но как без паспорта?

Короче, кругом выходила сплошная засада.

Одна оставалась надежда – на мамку. Теперь, когда ее издетсада выперли, она уборщицей в столовке пристроилась, временно. Хоть покормитчем-ничем, жрать охота. И может займет у кого-нибудь для сына трешницу.

Из дома Дронов взял всё, что можно толкнуть: рожновскуюэлектробритву, альбом с марками (до шестого класса собирал, потом бросил),клюшку с автографом Балдориса. Но клюшку можно было только кому-нибудь из своихпродать, кто знал, как Серому прошлой зимой после матча ЦСКА – «Динамо» Ригасфартило к хоккеистам в раздевалку пролезть. Чужой не поверит, поди докажи, чтоне сам фломастером накалякал.

Из подъезда выскочил навьюченный, как верблюд. Через плечоклюшка, на ней узел с барахлом.

Вдруг со скамейки навстречу поднимается Мюллер. Воротникподнят, руки в карманах. И что удивительно – рожа чистая, без синяков.

– Зиг хайль, Серый. Куда намылился?

– Шайбу гонять? Так зима вроде кончилась.

Страшней всего группенфюрер был, когда говорил таким воткошачьим голосом и растягивал толстые губы в полуулыбочке. У подъезда караулит!Может, и остальные тут?

Дронов осторожно повел глазами туда-сюда, однако другихпацанов не обнаружил. Какую же казнь придумал для него Мюллер за трусливый драпс разборки?

– Ну ты дал, – покачал головой группенфюрер. – Удивил.

Повесив голову, Серый ждал. Будь что будет. В первую секундухотел бросить клюшку и дунуть через двор, но вдруг скис, будто воздух из неговышел.

– Как ты Арбуза-то а? На руках унесли. И Краба уронил –прямо в нокаут. Чего раньше-то темнил, что так махаться можешь?

Издевается, что ли?

Но нет, Мюллер смотрел безо всякой насмешки, с боязливымвосхищением.

Подошел, пощупал бицепс, пожал плечами.

– Вроде пацан как пацан. А так вмазал, что я толком и неразглядел. Как Брюс Ли, честное слово.

– Кто?

– Китаеза один, дерется классно. У бати на видео кино есть,придешь ко мне – покажу.

У Серого от удивления челюсть отвисла, даже не спросил, что такое«видео». Чтоб группенфюрер кого-то к себе домой приглашал? Такого еще небывало.

– Проучили «сычовских» классно. Будут помнить. – Мюллерозабоченно нахмурился. – Только тут вот какая хреновина. Брыка, когда уходил,сказал: «Ну, зонты, за это по-взрослому ответите. Ждите». Я ему: «Репойпугаешь? Да мы его на мелкой терке натрем». Так и сказал.

– Натрем? Репу? – ужаснулся Дронов. «Сычовский» Репа былсамый знаменитый боец на все Басманово. Даже Штык, бригадир «вокзальных»,первой из басмановских команд, его стороной обходил. Репе двадцать лет, но вармию его не взяли, потому что судимость. Это он еще когда в ПТУ учился, одномупарню с Кларыцеткин в драке хребет сломал, пацана того теперь бабка на улицу вколяске вывозит. А на прошлый первомай Репа быку одинцовскому, когда по землекатались, нос вчистую отгрыз, врачи пытались назад пришить – не смогли. Так,говорят, и ходит одинцовский с повязкой поперек рожи.

Серый покачал головой:

– Как ты его натрешь-то?

– Почему я? – Мюллер хлопнул его по плечу. – Ты. Я«сычовским» крикнул: «Если Репа ваш не секло, пускай на Нежданку подваливает, снашим Серым махаться».

«Токо-так, токо-ток, токо-так», – взорвался стук костольет.Двор вокруг сделался мутный, покачнулся. Бежавшая вдоль бровки кошкаостановилась и дальше двинулась тихонько-тихонько, вкрадчиво.

Спокуха, спокуха, попробовал уговорить себя Дронов, а самнебрежно спросил:

– Когда идти-то?

Плевать, подумал. Всё равно сматывать. Сейчас заскочу кмамке, сшибу денег и на электричку. Сами с Репой разбирайтесь.

– Ааа? – вопросительно пропел группенфюрер. Не расслышал.

– Когда идти? На Нежданку-то? – помедленней повторил Серый.

– Даа пряамоо щаас. Тыы наа, глоотнии. А тоо беелыый веесь.

И неторопливо достал из кармана своего черного кожаначекушку.

Серый глотнул от души. И ничего, помогло. Через минутустукотня поутихла, перешла на обычное «то-так, то-так».

И стало всё на свете по фигу. Что будет, то будет. ЕслиСереге Дронову на роду написано гикнуться в неполные семнадцать лет, значит,такая его судьба. Лучше пускай Репа его насмерть уделает, чем хребет сломаетили нос откусит. Как человеку жить без носа?

– Не ссы, Серый, прорвемся, – лихо подмигнул Мюллер, а усамого в глазах попрыгивал страх – поди, уже не рад, что понты развел. – Ты егосразу пихни, как тогда Арбуза. И все дела. Ляжет – не встанет.

– Я тебе не серый. – Дронов икнул. – Это ты черный, а я несерый, понял?

Никогда ему не нравилась эта кликуха. Что он, валенок чтоли?

Группенфюрер поднял ладони – мол, без вопросов.

– Понял. Всё, Серому капут. А как тебя погонять?

Дронов поворочал мозгами, но с ходу хорошего погонялапридумать не смог:

– Серегой.

– Ну Серегой так Серегой. Идем, Серега. Пора.