Но Лидия Сергеевна счастливо избежала ненужного выяснения отношений, потому что из-за флигеля раздался зычный зов бабы Груши.

– Ой, Зиновию Аркадьовичу! Вас до телефону! Чуете? Бiжить швидше-но! З Киеву звонять!

Директор что-то фыркнул и, не хуже иного рысака, уковылял от надоедливой дамы. Лидия Сергеевна, набравшая было воздуха для очередной «психической атаки», осеклась на полуслове и посмотрела ему вслед, выпуская воздух, будто проколотая шина. Потом глянула на рыжую девочку, жеманно поджала губы и пошла в школу лёгкой, как она думала, походкой.

Зося осталась одна. Можно было бы, конечно, дождаться маму, но она вспомнила об очередном мамином педсовете, а ещё два часа торчать в школе ей не хотелось.

Обычно после уроков Зосечка оставалась в мамином классе. Мама Тася проверяла тетради начальных классов, делала записи в дневниках, куда-то выходила, возвращалась с очередными классными журналами. Зося садилась на левую «камчатку» (оттуда хорошо были видны каштаны старого парка) и делала уроки.

Вообще, в школе получалось писать гораздо лучше – обстановка помогала, да и все наклоны и нажимы букв удавались лучше. Зося здорово освоила нажимы – особенно она любила заглавные буквы. И тоненькая ниточка полочки «У» в залихватском повороте утолщалась горделивой широкой полоской, утончавшейся в хвостике, а подбоченившаяся «Ф» выходила вообще образцово. Все эти тонкие петельки и утолщённые вертикали сплетались в настоящее каллиграфическое кружево. Да и нельзя было сказать, что Зося очень уж каллиграфила, просто это, видимо, было семейное – сам папа Вася Добровский любил иногда такую виньетку закрутить в подписи, что и старорежимному писарю не под силу было бы превзойти.

Второй «Б» Таисии Терентьевны Добровской был замечательный класс. Зося всегда очень этим гордилась. Она, конечно, путалась поначалу, но почти не называла маму «мамой» и всё время старалась говорить правильно: «Таисия Терентьевна». И никаких дураков – Зосе всегда доставалось самое сложное задание у доски и самый заковыристый вариант контрольной. А на открытых уроках мама Тася гоняла дочку так, что даже «камчатка» сопела и возмущённо дзенькала пёрышками, выражая протест.

Но в тот день Зося не хотела оставаться в классе. Было у неё одно важное-преважное дело. Ещё накануне её позвали мальчишки – сыграть «в чижа» против команды «щорсовцев». Поэтому Зося добежала до дома, быстро переоделась в спортивную форму, на ходу укусила кусок хлеба, запила молоком, нацарапала на листочке: «Мамоцка я в школе на стадионе буду с Игорем грать. За чтение “5” и за рисование “5+” за Мурза» и побежала обратно на школьный стадион.

Решающую игру пропустить было нельзя.

2

Отполированная руками бита ударила по острому носу «чижика», и деревянный брусок с шуршанием взвился вверх. Он так быстро вращался, что был похож на маленький пропеллер. Игорёк Кучинский, худенький мальчик с маленьким чубчиком на стриженной почти «под ноль» голове, размахнулся, бита прогудела сквозь упругий воздух и… ничего. Мимо!

Зося закусила губу. Право удара переходило к команде соперников с улицы Щорса. Она держала в руках палку, которую сама сделала из папиной удочки, ну, тайком, конечно, сделала. Это была самая длинная папина удочка, поэтому у неё был самый толстый и удобный комелёк. Но надо же было играть! Зося надеялась, что Васька простит её страшный, жуткий проступок. Испортить папкину удочку! Но ведь игра…

…Она вчера весь сарай перерыла, уж и ручки для сапок пыталась приспособить, но, как назло, все сапки сидели на ручках отлично – надо было сломать инструмент, а это уже было слишком. Ну не со штакетиной было идти играть? Сломаешь штакетину – как объяснить, почему курицы залезли в мамины астры? А в том октябре астры цвели удивительно пышно. То ли секрет мама Тася знала какой, то ли сложилось так удачно, но астры были удивительные – малиновые, лиловые, розовые, белые – буйные, пышные, роскошные. Не жалела Тася ни перегноя, ни рассады, ни своих сил. Цветы были её страстью, её разговором с природой, её молчаливыми спасителями, маленькими громоотводиками настроения – ведь они не кричали и не баловались, не шумели, не кричали, только ластились к шершавым, точным и ласковым рукам. Так что мамин палисадник был запретной зоной.

Что же делать? Зося уже серьёзно думала удрать куда-нибудь к речке за гибким прутом потолще да поровнее – под предлогом какой-нибудь важной операции, но операция как-то не придумывалась, да и мама могла ой как рассердиться за самовольный уход из дому. Уж и на заборе Зося висела, рассматривая соседский участок – а вдруг можно было бы найти там такую нужную круглую палку. Взяв папы-Васину пилу, она ходила возле бабкиной сирени, но старая Ульяна, заподозрив неладное, как назло, следила своими выцветшими голубыми глазами за таинственными перемещениями неугомонной и нелюбимой внучки по двору.

Зося нашла было старую подпорку для яблони, но подпорка была слишком старой и тяжёлой для девочкиных рук. От расстройства Зося уже думала хоть как-то обстрогать деревяху, но стоило ей прислонить здоровенную палку к сараю, как её глаза невольно зацепились за что-то под свесом крыши. Она так и села. Удочки… Её личная удочка была слишком тоненькой. Но папкина удочка! Самая уловистая, самая длинная. Удочка тянулась от одного края крыши до другого и висела на крючках, сделанных из длинных гвоздей. Зося разглядывала удочку удивительными папы-мамиными глазами – жёлто-зелёными с голубыми и тёмно-карими крапинками.

У Зоси с самого рождения были странные глаза, в которых слилась вся мамина и папина любовь. У мамы Таси были тёмно-карие глаза. Но не такого слишком тёмного цвета, вроде горького шоколада, и не желтоватые, нет, то были глаза цвета гречишного мёда – светящиеся, с аккуратными золотистыми лучиками, которые разгорались, когда Тася улыбалась, либо прятались, когда она сердилась, и глаза становились особенно тёмными, но не чёрно-злыми. А Васькины глаза… Они были как Чёрное море – синие-синие – и такие же, как морская волна, переменчивые – от безмятежной голубизны тихого полудня, напоённого жаром южного солнца, до закатной бирюзы. Но лишь Тася знала, как могут синеть Васькины глаза… Когда его сила наполнялась особой, лишь ему присущей лаской. Пропала она в этих синих-синих глазах…

Да… Так вот, Зосины глаза вобрали в себя противоположности – словно море и земля встретились. Когда Зося была ещё в люльке, папина синева плескалась в глазах рыжего младенца, заставляя стареющую Ульяну узнавать сыновью породу во внучке. И нет бы перемешаться и стать, к примеру, зелёными или карими – знаем же мы, что сильный карий цвет, особенно тёмно-карий, побеждает все другие цвета, – но невозможно, видимо, было победить морскую синеву