моментом была великолепная отделка гробницы: например, каменные ложа или стены с росписями. В Гробнице ныряльщика очень мало погребального инвентаря: сосуд с маслом для умащения и предполагаемые остатки лиры. Зато росписи переносят покойного в привычный ему при жизни мир: он навеки со всех сторон окружен симпосием, а сверху эфеб, каким был он сам, ныряет, можно сказать, в круг пирующих, куда он вскорости был бы допущен. Росписи в гробнице предназначены для покойного.

Симпосий был кульминацией жизни в аристократическом кругу, к которому покойный принадлежал при жизни. Росписи переносили его в этот круг и в гробнице – вероятно, считалось, что он и после смерти будет его частью. Несколько надгробных эпиграмм, правда более позднего времени, подтверждают существовавшее представление о покойном как участнике пира. При таком понимании росписей перед нами отнюдь не картины загробного блаженства, «свободного» от условий земной жизни, напротив, речь идет о продолжении земного социального существования в его самых счастливых проявлениях. То же относится и к изображению ныряльщика: это не метафора трансцендентности, а концентрированное выражение жизни покойного, которая остается с ним и после смерти.

С другой стороны, невидимость росписей гробницы – феномен куда более широкий. Недоступность или труднодоступность глазу – вовсе не редкость для произведений античного изобразительного искусства. Творения художников и скульпторов часто помещались там, где их трудно было увидеть. Они создавались не как музейные экспонаты, а как функциональная часть публичных и частных жизненных пространств, включенная в социальные, религиозные и культурные практики. В храмах стояли культовые статуи богов, которые бывали видны через открытые двери во время религиозных праздников, но всё остальное время представляли божество в его закрытом «доме». Они обеспечивали присутствие бога, даже когда их никто не видел. В святилищах выставлялись скульптуры как вотивные дары. По возможности их ставили на заметные места, но порой так скученно, что рассмотреть их было трудно. По-настоящему ценно было само их наличие в качестве даров божеству, независимо от визуального впечатления. Многочисленные изобразительные детали в архитектуре храмов и других зданий были еще менее доступны глазу: метопы, фризы и фронтоны располагались на большой высоте, увидеть их можно было только с большого расстояния и в ракурсе снизу. И порой они продолжались на задней стороне здания, даже если к ней не было доступа. Античность в этом отношении не уникальна: готические соборы также украшены на внешней стороне стен, на крышах и башнях скульптурами, выполненными с необыкновенной тщательностью – несмотря на то, что их практически невозможно рассмотреть на такой высоте.

Богатая отделка зданий статуями, рельефами, орнаментами придавала им высокую культурную ценность – и эта цель признавалась достигнутой, даже если отдельные детали декора, или даже некоторые его составные части целиком, оставались скрыты от глаз. Более того, зритель должен был быть уверен, что все элементы отделки, в том числе и расположенные на большой высоте или в недоступном месте, выполнены с неослабной тщательностью.

В особенности это касалось оформления гробниц. Росписи и погребальные дары, оставляемые покойному, – ценность, независимая от возможности увидеть эти сокровища. И заключалась она в знании живых о том, что их умерший близкий покоится в подобающей обстановке. Искусство не исчерпывается непосредственным восприятием.

12

Перспективы

Фрески Гробницы ныряльщика сразу притягивают взгляд современного зрителя – и в то же время во многих отношениях противоречат тому, чего мы сегодня ожидаем от искусства. Искусство для нас – проявление субъективного творческого дара автора, рассчитанное на индивидуальное восприятие зрителя. Но изображения пестумской гробницы – не индивидуальные высказывания заказчика и художника, они не рассчитаны на прочтение зрителем в свете его индивидуального опыта. Их задача – представить жизнь во всём ее великолепии как дело общества и одного из его выдающихся представителей, не исключая грозящей смерти.

Идеал физической красоты и великолепной жизни имеет оборотную сторону, будь то в Античности или в современном мире. Надо думать, людям Античности было не просто жить среди вездесущих образов идеальной юношеской красоты. Они задавали стандарты, которым немногие могли соответствовать. Физическое совершенство было аристократической привилегией, не всегда совместимой с общими нормами и ценностями социума. Поэт Архилох с вызовом хвалит полководца, исполненного твердости и отваги, но малорослого и кривоногого, – в противовес высокому красавцу, длинноногому, пышноволосому, с ухоженной бородой.

Сегодня нам трудно понять это исключительное предпочтение физической красоты, многие находят его возмутительным. Однако нужно учесть, что речь при этом шла не столько о врожденных преимуществах, дарованных природой, сколько об образцовой физически-социальной форме, которая приобреталась приобщением к культуре: атлетической тренировкой тела и обучением хорошим манерам, включавшим осанку, умение двигаться, уместно жестикулировать и владеть выражением лица. Тело грека было в очень большой степени продуктом социального воспитания: важна была не столько природная красота как таковая, сколько в целом «располагающий к себе» облик. Поэтому Перикл, над «головой-луковицей» которого насмехались комедиографы, благодаря умело выставляемым напоказ образцовым манерам считался идеальным воплощением афинского гражданина. И даже Платон, сделавший из «красоты» универсальную категорию, включавшую в себя «благо», называет качествами идеального правителя «по возможности» образцово прекрасную внешность, но прежде всего – моральные достоинства, такие как мужество, постоянство, верность слову.

Тем не менее культивирование своего внешнего вида было исключительной привилегией высших слоев общества, имевших досуг для посещений гимнасия, участия в спортивных соревнованиях, руководства религиозными празднествами и общения на частных симпосиях. Низшие слои, жившие трудом своих рук, не имели доступа к этой блистательной физической и жизненной культуре – причем знать не стеснялась ставить на вид простым людям их неполноценность. Оценивая жизнь в античной Греции, не следует упускать из вида эту оборотную сторону.

Продуктивно понимать этот мир можно только при условии, что мы не будем мерить его сегодняшней мерой. Представления о душе и теле, жизни и смерти, зависимости социальной роли от пола и возраста кардинально изменились. Сегодня мы не можем ссылаться на гуманистическую традицию в оправдание педагогической педофилии в школе или церкви. Если мы хотим чему-то научиться у древнегреческого подхода к юношеству, нужно обратить внимание на другие его стороны.

Изображения в пестумской гробнице сосредоточиваются на юношестве как главной надежде социума – но юность здесь не предоставлена самой себе. В сценах симпосия старшие мужчины вводят их во взрослый мир. Одинокий ныряльщик также совершает свой прыжок на глазах домысливаемых в воображении восхищенных зрителей-мужчин. Юность здесь отпускают на свободу – но под любовным руководством старших. Сегодня юность принуждают к приспособленчеству и материальному успеху, а культурно и эмоционально предоставляют самой себе. Мы, безусловно, не должны повторять греков или подражать им. Но они могут заставить нас задуматься о желательных для