Есения тихонько закрыла за собой дверь концертного зала. Постояла несколько мгновений, прислушиваясь, но музыка, зазвучавшая, стоило ей только закрыть дверь, все расставила по своим местам. Есения посмотрела в приоткрытую дверь столовой – там Маша вместе с мастером укрепляли остальные окна. Не говоря никому ни слова, Есения подошла к вешалке, собралась было снова взять Машин дождевик, но затем вспомнила, что на улице тепло. Ровным шагом преодолела пространство холла и открыла дверь на улицу. В этот момент нервы сдали, и через сад она не прошла, а почти пролетела, стараясь не смотреть в сторону пруда, словно боясь, что увидит там призрака. Вдохнуть Есения смогла, лишь очутившись за пределами сада и выйдя на дорогу, ведущую в поселок. До этого у нее не было толком возможности ее рассмотреть – то дождь мешал, то темнота.

Дорога выглядела так, словно с нее рисовали картины, изображающие крестьянский быт. Покрытая пылью, неровная, обрамленная с двух сторон живописными лугами. Есения сделала несколько шагов, и легкие туфельки сразу покрыла пыль, а подол платья черкнул по земле. Плевать. Ускоряя шаг, она заторопилась вниз, пытаясь смотреть по сторонам, но не замечая изумрудной зелени, пронзительно-синего неба, густого воздуха, который можно было брать руками и погружать в него лицо. Легких волнистых облаков, упитанных и довольных жизнью коров. Возможно, потому что эта местность считалась заповедной, все выглядело буколично и почти идеально. Но сейчас Есения этого не замечала. Она молча шла, приближаясь к своей цели.

Психолог предупреждал ее много раз, что такой момент может наступить и в ее случае это совершенно нормально, но что с этим делать, должна решать она сама. И она решила. Она не сможет оставить Яна, конечно же, нет. Без нее он погибнет. Но она должна спасти себя, чтобы спасти Яна, как бы смешно и странно это ни звучало.

За время ее спуска, который занял не больше пятнадцати минут, мимо не проехала ни одна машина, и Есения никого не встретила. Возможно, к магазину, к которому она вышла в конце пути, покупатели подъезжали со стороны поселка. Он был словно пограничный пост, отделяющий поселок от дома на холме.

Было обеденное время, на стоянке ни одной машины, но Есения это осознала не сразу, а лишь тогда, когда уткнулась носом в табличку «Закрыто».

Есения подняла взгляд и увидела его. Ветер стоял и смотрел на нее в упор, отделенный лишь тонким, чисто вымытым стеклом. А дальше все было словно не с ней.

Это кому-то другому Ветер открыл дверь и обеспокоенно спросил, в порядке ли она. Он слышал, что кто-то умер в доме, а она сама не пострадала? Она вдруг засмеялась в ответ на его вопрос, а он втащил ее в магазин, захлопнул дверь и закрыл ее на замок, привлек Есению к себе и поцеловал. А она неожиданно ответила. Потом был короткий путь наверх, на второй этаж, во время которого они растеряли одежду. Кожаный диван и такая страсть, которой она никогда не испытывала. Потому что впервые в жизни обращена она была к ней. Она, Есения, была причиной этой страсти, а не музыка.

Спустя полчаса они лежали обнявшись, и до Есении стало доходить то, что только что произошло. Первой мыслью было бежать, она даже сделала легкий рывок, но Ветер удержал ее, привлек к себе и прошептал куда-то в волосы:

– Останься, проживут без тебя час-другой. На тебе же лица нет.

И Есения вдруг поняла, что хочет остаться. Что это ее убежище. Другая жизнь. Нормальная. С людьми, которые ничего не знают о музыке, но знают о том, что можно и нужно спросить: «Как ты?», когда у человека что-то стряслось. Ветер ведь был прав – в доме никто и не заметит ее отсутствия. А если и заметит, то жизнь от этого не остановится. А она скажет, например, что в церковь ходила искать утешения, если ее, конечно же, кто-то вообще спросит. В этот момент стало больно и горько. Есения подняла глаза на Ветра, а тот провел пальцем по ее потрескавшимся губам, а затем вскочил.

– Куда ты? – Это вырвалось помимо воли. Какая ей разница, в конце концов. Ей не хотелось это признавать, но ответ был очевиден – ей не хотелось разрывать эти объятия.

Он вернулся через несколько мгновений, неся в руках банку с медом. Открыл, макнул в нее палец, а затем провел по губам Есении.

– Вот так-то лучше, бери. Это мед с нашей пасеки, губы уже к вечеру заживут.

Есения взяла баночку. В горле неожиданно запершило, и она закашлялась.

– Ты точно в порядке? – снова нахмурился Ветер и привлек Есению к себе, словно закрывая от внешнего мира.

Та была такой хрупкой и беззащитной, совершенно неспособной за себя постоять. Интересно, подумал Ветер, что заставило ее пойти в услужение к другим людям? Где ее семья? Есть ли вообще у нее семья? Возможно, она сирота. Иначе стала бы она просто так ездить за этим богачом, кажется, он какой-то известный музыкант, и не иметь собственного угла? Впрочем, девушка выглядела неприкаянной, так что вполне возможно. Неожиданно ему захотелось побольше о ней узнать. Но он не успел задать ей вопрос, как Есения его опередила.

– Это ничего не значит, – наконец сумела выдавить она из себя.

Села и огляделась в поисках платья. Оно нашлось возле дивана, Есения быстро нырнула в легкую ткань, словно укрываясь от внешнего мира. На секунду побоялась, что от паники и ужаса от содеянного снова начнется приступ, но нет, внутри разливалось тепло, и казалось, что его хватит надолго. Словно и не было того жуткого холода, который сковывал ее еще сегодня утром.

– Разумеется, – кивнул Ветер, впрочем, чувствуя себя слегка уязвленным. Ему показалось, что девушка поддалась порыву страсти, но, возможно, у нее были другие причины для такого поступка. Он поднял руки, словно капитулируя: – Как скажешь.

– Я не ищу отношений, – продолжала настаивать Есения, пыталась держать себя в руках, но ей это плохо удавалось.

Она никогда не изменяла Яну, хотя догадывалась, что муж не может похвастаться тем же. Вокруг него всегда роились примадонны, певицы, балерины, агенты и просто поклонницы. В него невозможно было не влюбиться, и наверняка такому совершенству тоже хотелось оставить след в истории и продолжить свой род. Пускай инстинктивно, но Есения была уверена, что такие мысли у него возникали. А переход от мыслей к действиям занимал у Яна обычно несколько минут. Да и кто сумел бы сказать ему