— Присаживайтесь к столу, — мягким выразительным голосом приглашает гостя хозяин. — Честь, которую вы оказали мне своим визитом, господин де Витт, столь высока, что...

— Нижайшая просьба к вам, дорогой господин Спиноза, — не давая хозяину закончить заготовленную формулу вежливости, с живостью перебивает его гость. — Давайте обойдемся без излишней куртуазности. Я тоже мог бы ответить вам тем, что честь, которую оказали мне вы, согласившись принять меня, еще более высока, так как политиков на свете тьма-тьмущая, а мудрецов — единицы, но лучше не будем тратить время на обмен любезностями, а сохраним его для более содержательной беседы.

— Но вы же не станете возражать, — с кроткой улыбкой возразил Спиноза, — что и политика может быть мудрой, а следовательно, политик может быть приравнен к мудрецу.

— Только в том случае, когда он опирается на мудрость, добытую философией за века ее существования, — нетерпеливо ответил Ян де Витт. — Тогда он, в отличие от кабинетного мудреца-теоретика, становится, так сказать, мудрецом практического свойства. И именно об этом я хотел с вами побеседовать, любезный господин Спиноза.

— Тема эта обширна и увлекательна, — откликнулся хозяин комнаты. — Меня она тоже весьма занимает в последнее время.

— Тем лучше, — с удовлетворением заметил гость.

2

— Меня привело к вам, — продолжал он, — помимо естественного желания познакомиться с человеком, ведущим столь необычный образ жизни, прежде всего вычитанное в вашей книге о началах философии Декарта стремление отыскать людей, которые были бы заинтересованы в издании и других ваших трудов. Это стремление сохранилось у вас и сейчас, не так ли?

— Разумеется, господин де Витт. Я полагаю, что каждый пишущий мечтает о том, чтобы написанное им было воспринято и осмыслено как можно большим числом людей.

— Я тоже так считаю, господин Спиноза. И мне хотелось бы стать одним из тех, кто будет споспешествовать продвижению ваших сочинений к печатному станку, что бы по этому поводу ни думали мракобесы всех мастей и оттенков. Но прежде я счел необходимым хотя бы вкратце узнать о содержании неизданных ваших произведений.

— Рад буду удовлетворить вашу любознательность, господин де Витт. Вот, например, тут у меня как раз под рукой не завершенный пока трактат.

— Чему он посвящен?

— Я дал ему предварительное название «Трактат об усовершенствовании разума».

— Интригующее название. И я могу с ним ознакомиться?

— Думаю, для того чтобы получить представление о его содержании, вам достаточно будет просмотреть хотя бы предисловие к нему.

— Охотно.

— Тогда подсаживайтесь поближе к свету. Удобнее всего вам будет за моим письменным столом.

Гость занял рабочее место философа, а тот положил перед ним написанные по латыни листки.

Ян де Витт приступил к чтению.

3

Вот что прочитал он в предисловии к «Трактату об усовершенствовании разума».

«После того как опыт показал мне, что все, что ни делается в обычной жизни, тщетно и бесполезно, что все, чего я желал или боялся, хорошо или дурно лишь постольку, поскольку это волнует душу, — я решился наконец узнать, нет ли чего-нибудь такого, что в самом деле составляло бы добро, давалось бы само собою, одно бы потрясало душу и по достижении чего я мог бы вкушать вечную и постоянную радость. Говорю: «решился наконец», - потому что на первый взгляд казалось неблагоразумным бросить положительное и верное ради неопределенного и неверного. Я именно видел, какие преимущества доставляют почести и богатства, видел, что я должен оставить всякое стремление к ним, если только сердечно хочу заняться чем-нибудь другим, — что если, с одной стороны, я должен был отказаться от них даже в том случае, когда бы в них заключалось истинное человеческое счастье, то, с другой стороны, я опять-таки был далек от истинного счастья, когда стремился исключительно к ним, в то время как я знал хорошо, что не в них счастье. Я подумал поэтому: нельзя ли создать себе новое состояние, не нарушив, однако, прежнего порядка и прежнего образа жизни, чего я домогался уже неоднократно, но всегда без успеха...

Видя, что богатства, почести и чувственные наслаждения служат мне только помехой при моих стремлениях и стараниях найти себе новый образ жизни, что они до того противоположны последнему, что необходимо отречься либо от них, либо от него, я был вынужден исследовать, что для меня полезнее, потому что, как я уже говорил, мне все еще казалось, что я рискую настоящим благом ради какого-то призрачного блага. Но, позанимавшись этим предметом подольше, я пришел к следующему результату: отказавшись от вышеупомянутых благ и избрав новый образ жизни, я променял бы только благо неверное по своему свойству на благо, неверное, правда, своей удободостижимостью, зато прочное по своему свойству, так как я и добивался именно прочного и действительного блага. Дальнейшие размышления повели меня еще дальше: они убедили меня в том, что в подобном случае я, собственно, променял бы положительное зло на положительное благо.

Действительно, есть множество примеров, что богачи до самой смерти своей были преследуемы за свои богатства, что неустрашимые искатели сокровищ платили жизнью за свою глупость. Не меньше было таких, которые для достижения цели или удержания почестей претерпевали всевозможные бедствия. Бесконечно, наконец, число тех, которые ускорили свою смерть непомерным сладострастием. Все эти злополучия показались мне проистекающими из свойств предметов, к которым те привязывались с любовью, потому что, по-моему, счастье или несчастье заключается только в природе предмета, на который мы переносим нашу любовь. Ведь никто и не вздумает состязаться о предмете, которого не любит, — не почувствует ни жалости, когда он погибнет, ни зависти, когда увидит его во власти другого, ни страха, ни ненависти, — словом, никаких душевных волнений. Между тем, все это бывает при любви к скоропреходящим предметам. Только любовь к вечному и бесконечному наполняет душу одною радостью и чужда всякой печали, всякого сожаления.. Вот к чему должны стремиться мы, вот чего должны мы добиваться всеми силами. Признаюсь, хоть я и не понимал всего этого ясно, но я долгое время не мог еще совсем отрешиться от всякого корыстолюбия, честолюбия и чувственных наслаждений.

Из этих размышлений я вынес по крайней мере одно: что пока ум мой был занят подобными мыслями, он естественным образом откланялся от вышепоименованных мнимых благ, и я стал серьезно подумывать о новом образе жизни, чему я обрадовался немало. Я убедился, что зло, о котором я говорил выше, вовсе не так сильно, чтобы уж решительно нельзя было найти против него противоядия. И хотя поначалу подобные промежутки умственного прозрения были редки и кратковременны, но они сделались чаще и продолжительнее номере того, как для меня становилось яснее, в чем состоит истинное благо».

4

Хотя почерк философа был вполне разборчивым, глаза великого пенсионария устали от чтения в неровном свете. Он протер их костяшками пальцев и поднял голову от стола.