Спиноза в ожидании стоял за его спиной. Похоже, что автор вместе с гостем заново перечитывал собственные строки.

— Все, что вы написали, чрезвычайно интересно, дорогой мой философ, — сказал Ян де Витт. — Я, как мне кажется, понял ход ваших мыслей. Может быть, дальше мы продолжим нашу беседу, так сказать, в ее естественном течении?

— Как вам будет угодно, господин де Витт. В таком случае осмелюсь ли я предложить вам бокал вина?

— Бокал вина? — оживился гость. — Я, право, не предполагал, что оно найдется в доме философа, славящегося своей отрешенностью от земных удовольствий.

— Полной отрешенности я никогда не проповедовал, — с кроткой улыбкой возразил хозяин. — Я предостерегал и предостерегаю от чрезмерного, неумеренного их потребления, приводящего к той пресыщенности, когда само удовольствие обращается в собственную противоположность. Стакан же доброго вина согревает душу, а в дружеской беседе проявляет чистоту помыслов, делает мысли ясными, а форму их выражения — отточенной.

— Вполне согласен с вами, господин Спиноза, — добродушно улыбаясь, ответил Ян де Витт. — И какое же вино найдется под вашим кровом?

— Только бургундское, господин де Витт.

— Достойный выбор, — удовлетворенно изрек великий пенсионарий.

5

Ян де Витт согрел бокал в ладонях и сделал первый глоток.

— Так в чем же, по-вашему, состоит истинное благо? — задал он вопрос, непосредственно вытекающий из того, что он только что прочитал, сидя за письменным столом философа.

Спиноза пригубил из своего бокала и ответил неторопливым выразительным голосом:

— Все происходящее в мире совершается в известном, неизменном порядке и по известным естественным законам. Слабый человеческий ум не в состоянии постигнуть этого порядка. Но так как человек все-таки понимает, что возможна более могучая и более совершенная человеческая природа, то в нем естественным образом пробуждается желание искать средства для достижения подобного совершенства. Все, что ведет к такому совершенству, я называю истинным благом; высочайшим же благом я называю ту степень совершенства, при которой человек желает, чтобы и все прочие, если можно, были причастны такому же совершенству, обладали такою же лучшей, облагороженной природой. В чем состоит эта лучшая облагороженная природа, я показываю в своем трактате достаточно пространно, сейчас же замечу только, что она есть идея единства духа с природой. Итак, цель, к которой я стремлюсь, — сделаться причастным такому совершенству и стараться, чтобы и другие стремились к тому же, то есть для моего счастья нужно, чтобы другие сознавали то, что я сознаю, и чтобы их понятия и желания были согласны с моими понятиями и желаниями.

Спиноза умолк.

Возникла пауза, в продолжение которой гость сосредоточенно обдумывал слова философа.

«Конечно, — размышлял он. — Все это справедливо и замечательно выражено, но годится только для таких же чудаков, как сам этот витающий в эмпиреях мыслитель. А как мне, политику, определяющему судьбы десятков тысяч людей, внедрить в их сознание эти возвышенные идеи, когда большинство не идет в своих помыслах дальше забот о хлебе насущном, стремлений к наживе, никчемным развлечениям, на которые так падка чернь любых рангов... Нет, все прочитанное и услышанное мною в этом необычном доме пока не дает мне как политику почти ничего, что можно было бы использовать на практике... Кроме разве что рассуждения философа об опасности неумеренного следования удовольствиям...»

И все же самому великому пенсионарию был весьма интересен ход мыслей его мудрого собеседника.

— И как же, по-вашему, человек может достигнуть подобного совершенства? — нарушил он наконец молчание.

— Я полагаю, — все тем же ровным и выразительным голосом ответил Спиноза, — что для достижения подобного совершенства люди, во-первых, должны хорошо знать свою собственную и окружающую их природу; во-вторых, с помощью этого знания вывести различия, сходства и противоречия между вещами; в-третьих, уяснить себе, насколько они способны действовать и насколько страдать; наконец, в-четвертых, узнать, в каком отношении находится все это к человеку. Но прежде всего нужно придумать средство к лечению и просветлению ума, чтобы он мог удачно и безошибочно понимать вещи.

— И какое же это средство? — с любопытством спросил великий пенсионарий.

— То, которое наиболее пригодно для понимания человеческой природы и удовлетворяет стремлению людей к ее усовершенствованию.

— Из чего же выбирать это средство?

— Прежде чем выбирать, требуется определить, какие существуют формы человеческого познания. По моему мнению, все они подразделяются на четыре разряда.

Первый — это познание, приобретаемое понаслышке или с помощью известных знаков.

Второй — познание, приобретаемое путем смутного опыта, то есть опыта, не проверенного и не осознанного разумом, и называемое познанием потому, что оно нам случайно таким представляется и мы не сделали другого наблюдения, которое бы ему противоречило, отчего оно и остается во всей своей силе.

Третий — познание, при котором мы узнаем существо вещи из другой вещи, но при этом наши понятия неполны и неясны.

И, наконец, четвертый — познание, при котором вещь познается только из ее сущности или знания ее ближайшей причины.

Низшую ступень познания представляют слепые верования, смутные впечатления и неясные образы, которыми довольствуется толпа.

Например, я знаю понаслышке день моего рождения или что моими предками были такие-то и такие-то.

По смутному опыту я знаю, что я умру, потому что я видел, как умирали многие мне подобные, хотя они не жили в одно и то же время и не погибли от одних и тех же болезней.

Точно так же я знаю, что масло обладает способностью поддерживать пламя, а вода — тушить его.

Эти первые два вида познания полезны в обыденной жизни, но они схватывают только случайности, скользят только по поверхности вещей, не проникая в их сущность и содержание. Порождения случая, а не внутренней деятельности мысли, они движут и занимают душу, но не просветляют ее. Они составляют источник пагубных страстей, которые постоянно бросают тень на ясные понятия ума, отрывают душу от нее самой, отвлекают ее к внешним предметам и смущают ее светлые созерцания.

Познание третьего вида есть уже первое усилие, первый шаг к освобождению от мрака чувственного мира. Оно состоит в том, чтобы соединить действие с причиной, явление с законом, понятие с принципом. Так поступают геометры, которые приводят разнообразные свойства чисел и фигур в правильную систему простых теорем и неопровержимых аксиом. Так поступает вообще философствующий ум, который при помощи анализа и синтеза нисходит от общего к частному и восходит от частного к общему, чтобы постоянно умножать, освещать и связывать свои выводы.

Чего недостает этому виду познания? Ему недостает одной вещи, но самой главной: он объясняет факт законом, но не объясняет самого закона; он устанавливает следствия на принципах, но не устанавливает самих принципов, принимая их безусловно; он связывает мысли в совершенно правильную цепь, но не находит для нее первого звена.