Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У ног деда стояла корзинка с серыми невзрачными вояками, ожидавшими своего яркого преображения.
Однако, резидента и след простыл. Вроде он как крот, ускользнул из норы секретными подземными ходами. Или спрятался где-то здесь. Но от кого? Не от Санька же…
Мастерская не имела окон, и дверь в ней была одна, — входная. Не надеясь отыскать обидчика, Сааня поплыл было к выходу, и тут заметил, что в углу зашевелились наваленные, как попало, лубяные коробки. Из-под них сперва показалась голова, а потом, и весь резидент собственной вонючей персоной.
Мальчишка бросил кисточку и поспешил захлопнуть за гостем неприметный люк в подпол, потому что в руках у «крота» было по увесистой свекле, так сперва показалось Саньку. Но приглядевшись, он понял, что овощи-то с запалом! Карманы на помятом пиджаке тоже подозрительно топорщились.
Мальчишка вернулся на место и продолжил одевать солдатиков в разноцветные штаны и мундиры, совершенно не обращая внимания на мужчину суетившегося рядом. А дед и вовсе не поднял головы, увлеченно раскрашивая кирасира.
Пока резидент укладывал в короб смертельные «овощи», пересыпая их упакованным в бумажные пакеты оловянным войском, Саня решил проверить уголок террориста. То, что Лампушкин ухажер бомбист у него не было никаких сомнений, сам не раз метал гранаты на учениях, но вот так, чтобы в живых людей, бог миловал.
Проплыв пару метров в сторону люка, он нырнул под пол и увидал лесенку. «Спрыгнуть, — сверкнула в голове шальная мысль, но тут же его отпустила. — Еще один уровень ему не осилить». Саня скинул бекешу, плюхнулся на живот и, вспомнив армейскую школу, осторожно подполз к отверстию. Все, что он мог увидеть в слабо освещенном проеме, ограничивалось квадратом земляного пола, стеклянным боком огромной бутыли с чем-то мутным… да, еще рядом валялась стекляшка грушевидной формы с длинным отогнутым в сторону горлом. Больше, как ни старался он ничего не смог разглядеть. Густые неясные тени метались внизу. И несло, несло, будто из преисподней! Похоже, вход в ад находился именно тут.
Увлеченный следопыт, краевед или историк, возможно, и рискнул бы парой ребер, а ему нафига. Хватит с него и профессорской чертовщины. А ту все понятно — выяснять криминальные подробности еще одной лаборатории с риском переломаться и умереть в этой яме, абсолютно не его тема.
Вынырнув из-под пола, Санек резидента не обнаружил, похоже пока он разглядывал подробности бесовской лаборатории похититель его ангела покинул нору, наверняка, отправившись по своим братоубийственным делам… И тут сердце похолодело — Лампушка! Неужели с ним заодно… А если так, то ее могут… Что могут? Арестовать? Убить? А что если она ни сном ни духом, как говорила бабка, оправдывая невиновного.
Когда он карабкался вверх из норы, цепляясь босыми ногами за корни и камни, спасительными ступеньками, выпиравшие то тут, то там из земли, сердце бешено колотилось — только бы не потерять эту сволочь, выяснить, что их связывает — нежного ангела и резидента дьявола.
Санек выскочил на улицу, утирая пунцовое лицо воротником бекеши, добежал до Большого и остановился, как вкопанный. Перед ним лежал непривычный проспект. Увлеченный погоней, он и не заметил, как из парадного тот превратился в глухую окраину, где по одну сторону трамвайных путей тянулась к взморью строгая линейка двухэтажных деревянных домов — бараков, а на другой зеленели огороды с аккуратными рядами картофельной ботвы. Вот она пролетарская Галерная гавань. Но зато церковь тут отгрохали из кирпича до небес — пять краповых куполов и рядом звонница со сверкающим золотым орлом на макушке! Санек аж присвистнул — зашибись какой орел! Это ж сколько в нем золота, не успел он прикинуть, как заметил среди толпящейся у входа голытьбы шпика-коробейника. Тот примостился на ступеньке возле нищенки, внимательно разглядывая входящих в церковь. Санек перебежал дорогу и ступил за ограду, где у входа в храм стояло удивительное сооружение на колесах, похожее на открытую передвижную сцену всю в кружевах и бантах, тащить которую собирались две белоснежные лошади с пушистыми метелками дрожащих на ветерке перьев, прилаженных хитрым образом к их головам.
Обойдя пару раз белоснежный цирк на колесах, он вернулся ко входу, украдкой наблюдая за местным людом.
Возле паперти болталась всякая шваль, ободранная, да чумазая: хромоногие и безрукие попрошайки, бабы с младенцами, прикрученными к груди грязными тряпками, слепой инвалид отчаянно колотил по ступенькам деревянной ногой и всякий раз вскидывал руку с засаленной кепкой, чувствуя, что кто-то проходит мимо.
Если шпик здесь, то бомбист в церкви, рассудил Саня.
Он бросил под зад бекешу и уселся напротив лестницы, ожидая соперника. Ступени поднимались вверх метра на два и тут уже без вариантов — внутрь ему не попасть. И даже если резидент собрался взорвать церковь или того, кто в ней, ему все равно никого не спасти, оставалось только ждать со смирением Божьей воли.
Не был Саня героем, но и трусом не был. Держался царского пути, золотой середины — если кому нужна помощь позвонит в службу спасения, а снимать на мобильник не станет. Но вот чтобы самому спасать как-то не доводилось, и хорошо бы не довелось. Спасать, жертвовать, отдавать жизнь, если об этом подумать, то нет. А случись, тут уже на рефлексах кто кого — страх тебя или ты его.
Минут через десять убогая толпа оживилась, сорвались с насиженных мест и потянулись к резной дубовой двери. Обе створки плавно разошлись, и белоснежный гроб выплыл из храма. Два крепких мужичка бородатых, видно из зажиточных, с золотыми цепочками на жилетках, растолкали попрошаек, освобождая дорогу покойничку.
Аккуратно спустив на крепких плечах, гроб уложили на катафалк и белоснежные лошади с плюмажами между ушей степенно тронулись, погоняемые человеком в белом шелковом цилиндре и кафтане до пят, того же чистейшего цвета.
— Вот тебе и цирк с конями. — Санек поднялся, накинул перепачканную в земле, пыльную шкуру и отошел в сторону, пропуская скорбную процессию, бредущих молча мужиков, как на подбор пузатых и бородатых. Редкие женщины, завернутые в черные кружевные шали, семенили в хвосте, атакуемые со всех сторон нищим сбродом. Они утирали слезы кружевными платочками, крестились и, кивая по сторонам, раздавали копейки, корчившим жалостливые рожи оборванцам. Вот только бомбиста среди скорбящих друзей и родственников усопшего не наблюдалось.
Паперть и ступени церкви постепенно опустели. Даже слепой куда-то ускакал на своей деревянной ноге.
Санек подумал, что резидента смыло слезной толпой, и
