осталась за дверями. Здесь она казалась покойной и умиротворяющей, отсекающей ненужное.

Такая тишина была ему по душе. Он оглядел иконостас: торжественный и строгий, скользнул по распятию, такое висело у них в доме, в бабкином уголке. И в голове вдруг возникла она, Анфиса Михайловна, маленькая сухая старушка с огромными натруженными руками, будто чужими, мужицкими. Санька панически боялся темного ее угла, и когда бабка подводила его к иконам, он вырывался и хныкал. «Это Боженька, он добрый и все про тебя знает». И от этого «он все про тебя знает» становилось страшно и стыдно. Хотелось убежать, спрятаться под одеяло, в дальний сарай, забиться в самый темный угол, чтобы Боженька его не видел. Сашка стащил у бабки сотку и ни за что не признавался, обманул, что не брал. А сам потратил ее на грузила для самодельной удочки. Бабка его никогда не наказывала, потому, что была доброй, как ее Бог.

Смахнув слезу воспоминания, он осмотрелся. У большой иконы замер офицер в походном кителе, склонил перебинтованную голову, нижняя губа под усами шевелилась, подрагивала. Прикрытая полями шляпы дама сидела на скамье у входа, так, что ее лица он не разглядел. Рядом с ней мальчик-херувимчик в расшитой бисерными корабликами панамке, из-под которой струились золотые кудряшки. Матросский костюмчик, фарфоровое бледное личико. Тихий и неподвижный, словно неживой.

Надеясь отыскать девушку, Саня подался влево за колонну и увидел ее. На небольшой столик возле распятия со свечами, где уже лежала какая-то снедь, та быстро положила бумажный сверток, что вытащила из короба и торопливо направилась к выходу.

Саня подошел ближе, попытался заглянуть внутрь оставленного «гостинца», но пакет был плотно закрыт, исключая всякую возможность узнать, что в нем. Какое-то время парень стоял в недоумении, раскладывая в голове всевозможные варианты от конфет до адской машинки. И все же не был до конца уверен, гостинец этот из того ли коробка, что заправил бомбами и пересыпал солдатиками резидент дьявола.

Не прошло и минуты, как изящная ручка в кружевной перчатке подхватила пакет. Саня обернулся в след уводящей мальчика душистой женщине, даже не представляя, что за звено будет следующим в этой зловещей цепочке: идейный врач, отставной поп, свихнувшийся купец…

Дама с мальчиком сели в поджидавшую коляску, и лихач пустил лошадь в галоп, оставив парня с тяжелыми мыслями:

«Бесы… — только и смог выдавить он. — Бесы».

Глава 9

Капли еще пузырились в лужах, но ливень незаметно рассеялся, превратился в дождичек, а вскоре и вовсе иссяк. Дышалось легко. Промытые воздух, деревья, улицы приобрели первозданную свежесть. И Санина голова была удивительно ясной, будто и ее промыли.

Не разбирая дороги, срезая углы, сквозь стены, ограды, людей он шагал к дому, и надежда робким цветком прорастала в его сердце — Артюхин ему поможет, нужно только его найти.

Он поднялся по пустынной лестнице, но не спешил войти, сел на ступеньку, не представляя, что ждет его за дверями — Лушин сундук или кровать из Икеи.

Возвращение было всегда внезапным, как чих. Чихнешь в двадцатом веке, а «Будь здоров!» в двадцать первом скажут. Привычный Питер всегда заставал врасплох. Вот и теперь вокруг уже не было той оглушающей тишины. Воздух чуть вибрировал, наполняясь неясными звуками, будто Саня сидел под водой, а на берегу стучали в барабаны и гремели цепями.

«Я слышу, — равнодушно заметил он, — скоро начну об углы биться и совсем пропишусь в другом Питере». — И такая вдруг накатила усталость, что вот здесь лечь и умереть, разом покончив с проклятым мороком. Он закрыл глаза и приготовился умирать, но тут дверь лязгнула петлями и из квартиры выкатилась Луша, в руке покачивалось металлическое ведро.

— Ляксандр… Эй, Ляксандр? — она склонилась над парнем, обдав его бодрящим запахом карболки — как тут не воскреснуть!

Санек открыл глаз, второй и тихо спросил:

— Где я?

— Как где? Дома, — удивилась баба, опустила ведро и присела рядом. — Ты чего? Пьяный? — предположила настороженно, по-звериному, обнюхивая, и тут же заулыбалась. Она оказалось так близко, что Саня разглядел крошечные ямочки на смуглых щеках, смягчавшие грубое лицо, предавая ему трогательное очарование. — Не… трезвошный.

Луша поднялась, деловито отряхнула юбку.

— Я тут у тебя хозяйничаю. Пол помыла. Помои вон выношу. — Она показала ему ведро забитое упаковками от бичпакетов и давно протухшими останками куры гриль. — Мух развел, разве так можно. Совсем холеры не боишься.

— Какой холеры? — не понял Саня, поднимаясь и поеживаясь в сыром тулупе.

— Ясно какой, холера она и есть холера. От которой мрут, вона, как мухи. — И она махнула рукой разгоняя круживших повсюду насекомых, которых Саня до того и не замечал. — Зузжат, поганые птицы!

— Луша, — выдавил он жалобно, — какой теперь год?

— У вас не знаю, а у нас восьмой, август месяц, пятое число. Мне сегодня тридцать три года исполнилось. Именины у меня. Гостей назвала, а меня к вам закинуло. Вот думаю, что зря время то терять. Мы теперя вроде вместе живем, — тут она лукаво сощурилась и повела плечом. — Вишь, я нарядная, как с картинки.

И действительно баба приоделась: в ушах серьги с камнями синими, волосы тугой ракушкой на затылке, кофта с кружевом, юбка — атлас. А ноги в кожаных ботиночках — носы бордовые из-под подола выглядывают. Огонь-баба. Хоть сейчас на ярмарку невест.

— Так мы в твоем или моем Питере? — поинтересовался Саня, по-прежнему не понимая где он. И опомнившись, вяло промычал: «Поздравляю…»

— Я в твоем, а ты — не знаю, — озадачила его Луша и поплыла с помойным ведром вниз по лестнице, раскачиваясь, как лодочка на воде. Санек проводил именинницу долгим пустым взглядом, не способного ни на что мужчины.

Выдергивая из дурмана, дверь за его спиной скрипнула и, гонимая сквознячком, поползла, с каждой секундой уменьшая шанс на спасение. Помирать на лестнице среди мух и фантомов Сане совсем не хотелось, и он рванул к ней, успев проскочить пока портал в другой город не захлопнулся окончательно.

Пустым коридором добежал до кухни, к счастью та оказалась знакомой, почти родной, без дровяных плит и дымоходов — с микроволновкой и холодильником. Вон и таз в углу, на полу подсохшая тряпка.

Саня крутанул барашек, — струя ударила в раковину, обдав голый живот мелкими брызгами — хорошо! Парень жадно глотал воду, давился, фыркал, хотелось налиться