— Нашли. Американская винтовка. Отдали на экспертизу, но вряд ли что-то даст. Тут такого полно, по всей Европе торгуют. Патроны югославские.

…

— Мафия.

Я кивнул

— Исполнителя раскололи?

— Молчит. Документов при нем нет. Греческим не владеет, английским тоже.

— Кто-то сдал. Кто знал о перевозке?

— С этим потом будем разбираться. Может, ты с ним по-русски поговоришь?

Я кивнул

— Пойдем, попробуем.

— Но под нашим контролем.

— Само собой.

Я уже открыл дверь, чтобы выйти из машины, Димитрис опередил.

— Погоди. Это тебе.

Я посмотрел в пакет — там лежал до боли знакомый Макаров…

— Будь осторожен. Если тебя с ним примут, я ничего не знаю.

Полиция есть полиция…

— Откуда это? Он хоть чистый?

— Он новый, из коробки. Изъяли у контрабандистов. В последнее время контрабанда валом валит, только вчера два контейнера с Калашниковыми перехватили. С Пакистана, скорее всего.

Я повеселел. Все-таки полиция это братство и так и должно быть. В отличие от военных нам делить нечего. Бандиты везде одинаковы.

— Спасибо, брат…

Перед допросом — Димитрис меня завел к своему начальнику — заместителю министра внутренних дел, курирующему то, что у нас называется уголовный розыск. Я убедился, что некоторые вещи везде одинаковы — пузо у генерала было такое, что киллера он никак не догнал бы. Он осведомился, говорю ли я по-английски, а когда я сказал что говорю — произнес напыщенную речь про храбрость русских и про то, что греческое правительство благодарит меня за поимку опасного преступника и все такое.

Все это словоблудие — призвано было затмить тот простой и непреложный факт, что мафия расправилась с человеком прямо на пороге офиса генерального прокурора. Посреди бела дня, внаглую, никого и ничего не боясь. И если бы не я — и киллер бы ушел и был бы у них на руках — голый вассер.

А судя по тому, что кто-то пошел на убийство Холодовского — знал он много.

И что сейчас не говори — мы потерпели тяжелое поражение.

Потом мы пошли вниз, в допросную. В приемной у начальника местного УГРО к нам присоединилась черноокая прелестница, Димитрис сказал, что ее зовут Лиана и она сербка, но знает и русский и греческий. Она должна была вести протокол допроса на греческом, чтобы следственное действие было законным.

Мне, конечно, было интересно — а если допрос ведет сотрудник не греческой, а российской полиции, он будет законным по греческому УПК? Потом решил, что это не мои проблемы, пусть греки и разруливают с местной прокуратурой.

Их проблемы.

Допросная была… да, в общем-то, такой же, как и у нас, подобные места везде одинаковы. Стулья, стол, огромное зеркало. Пахнет дезинфекцией и бедой…

Местные вот — вот должны были привести киллера, Лиана устанавливала микрофон, видеокамеру и ноутбук. Установив все, повернулась ко мне.

— Я должна буду его спросить, понимает ли он по-гречески. Если нет, то понимает ли он по-английски. Если он ответит, что понимает, допрос будет вестись на одном из этих языков

Я пожал плечами

— Ваше дело.

Про себя я подумал — и у вас тут то же самое. У нас в последнее время — полно появилось выпускниц юрфаков которые без проблем открывают рот и задирают ноги перед покровителями в генеральских погонах и нагло разбираются с потерпевшими. Всем хорошо — и генералам, которым не надо врать, где он задерживается по вечерам — на работе, можно проверить. И этим шалавам — некоторые уже в полковничьих погонах. Интересно только, а что дальше?

И почему раньше себе такого не позволяли. Ну, на край, секретарша — но пристраивать б… в оперативные подразделения — такого не было.

А теперь есть.

Привели задержанного. Его вел спецназ — камуфляж почти такой же, как у нашего ОМОНа, «серый волк» и автоматы МР5. Пристегнули наручниками, вышли…

Лиана спросила у задержанного что-то по-гречески, потом по-английски — это я понял. Задержанный не ответил. Тогда я повернулся — до того я с преувеличенным вниманием изучал стену и задержанный мое лицо не видел.

— Добрый день.

Снайпер вскинулся… очевидно, русский язык был ему хорошо знаком. Да и узнал он меня сразу… запомнил.

— Волгарь? — процедил он сквозь зубы

Вот. И сразу все понятно, откуда голубок — в Днепропетровске русских почему-то называют волгарями

— Русский — я сел на место следователя — говорить будешь?

Снайпер снова замкнулся, стал смотреть в пол. Ладно.

— Ну, тогда послушай меня. То, что тебя наняли — это и так понятно. Нас интересует — кто. Скажешь — паровозом он пойдет, а тебя попробуем провести по программе защиты свидетелей. Не скажешь — отвечать будешь ты. Умышленное убийство с отягчающими — молись, чтобы пожизненное не впаяли.

Не знаю, есть ли в Греции программа защиты свидетелей. Наверное, есть. Впрочем, я и не думал, что он согласится — это так, разминка.

— Ты, наверное, думаешь, раз из греков никого не убил, значит, и дадут немного? Отстоишь пятерик на одной ноге — и на свободу с чистой совестью. Или еще круче — скажешь, что ты меня хотел убить, а не Холодовского, и на Украине возбудится вся эта волонтерская нечисть, наймут тебе адвоката, устроят митинг под зданием суда, попробуют превратить процесс в политический.

Я поцокал языком как итальянцы делают.

— Ни хрена не выйдет. Ты где винтовку взял, касатик?

Это и была вторая моя зацепка — уж очень приметная винтовка, из которой в нас стреляли. Саваж-110 с тяжелым стволом, короткая, в полицейском варианте со складным прикладом и глушителем. Старая, выпуска еще начала нулевых. Чем приметная? А тем, что такая запрещена к гражданскому обороту — слишком короткая. У нас запрещена, на Украине, здесь, наверное, тоже. Откуда он ее здесь взял? Даже на черном рынке таких нет — на черном рынке американского оружия немного, дорогое потому что, мало кто на него готов тратиться, когда можно взять сербское, русское, румынское, болгарское. А эта винтовка еще и не стояла на вооружении ни одной армии мира — ее выпускали ограниченными сериями для полицейских групп SWAT. Так откуда же она тут взялась?

Я оставил вопрос без ответа. Встал и вышел из допросной. В коридоре было не протолкнуться.

— Ну?

— Уберите эту… с ее камерой и ноутбуком

Греки переглянулись.

— Вам раскол нужен? Или просто бумажку заполнить? Я его расколю, отвечаю. Но только если больше никого не будет, только он и я. Звук можете оставить. Он должен думать, что никто не узнает. Тогда заговорит.

Греки снова переглянулись. Димитрис медленно кивнул

Я вернулся в