— Не спится? — села рядом Лиз. И дождавшись едва заметного кивка, добавила: — И мне.

— Думаю, как бы сложилась моя жизнь, не приди в деревню северные волки. Чтобы стало со мной? Вальдом и Грэтой…

Лиз тяжело вздохнула.

— Не лучше моей. Ты знаешь, я ненавидела Мартина. За то, что он сделал с моим мужем. Со мной… — она помолчала, поджав губы, силясь совладать со слезами, что всегда появлялись на глазах, стоило ей вспомнить о погибшем. — И ты знаешь, мне ни капельки его не жаль.

— А других?

— Других… Берта, я натерпелась за свой короткий век больше, чем каждому из них было отмеряно на всю жизнь. И что? Единственной, кто был ко мне добр, оказалась старуха Гесса. Ведьма, которой приписывали связь с самим дьяволом. Так что теперь я должна чувствовать по-твоему?

Берта не ответила. Наверное, сейчас Лиз говорила о том, о чем она задумывалась и сама. Стоят ли те, кому было плевать на их судьбу, чтобы их жалели? Отец Оливер сказал бы, что несомненно — да. Жрец Хельги — только посмеялся бы. Старуха Гесса, будь жива, велела бы выбросить из головы всякие глупости. А мама… сложно сказать, что бы сказала она. Но наверное, что-то подобное тому, что и святой отец.

— И ты не боишься северян?

— Было бы глупо — не бояться. Они совсем не такие, как мы. Но мужчины не очень отличаются. Хоть фракийцы, хоть норэжцы. И порой руки, что всю жизнь держали оружие, гораздо нежнее тех, что знали только рыбацкую сеть или лопату, — она помолчала немного и продолжила. — Мне хоть как не уйти от своей судьбы. Так почему бы не сделать ее терпимей. Эрик не делит меня с другими воинами. Так что моя участь позавидней той, что постигла бедняжку Мари. А сам он…

Берта кивнула.

В словах Лиз была изрядная доля истины. Во всех.

— Спой Берта, — попросила Лиз. — Как тогда в лесу.

— Я думала, меня никто не слышал, — смутилась Берта. — Иначе бы… Это не лучшая затея.

— Брось. Даже лесные нимфы завидуют твоему голосу, — улыбнулась она. — Спой! Бертрада никогда не пела, если были слушатели. Только Гесса порой просила ее петь, и учила песен, что переняла у сынов Норэгр. Да знала она их всего две, может три. И вряд ли они бы понравились Лиз. И все же…

— Позволь тишине говорить… В безмолвии я нашёл дорогу вглубь…

…к тому, что прорастает и тропу покрывает.

Язык молчания раскрывает старые дорожки, для тех, кто ищет мощь Альгиза.

У Берты и правда был красивый голос. Сильный, низкий, глубокий, словно он поднимался с самого дна ее души. Таким голосом не споешь Рождественский гимн. Скорее — древнее заклятие. Слова легко вплетались в чуждый мотив, растекались над морем, смешивались шумом ветра в ветвях. И песня, и та, кто ее пел, становилась словно продолжением, полноправной частью мира. Наделенной силой и властью, которой покорялись даже боги.

Северяне всегда чтили тех, кому удалось испить из чаши меда, который сам Один, что обернувшись орлом, бежав от соскучившейся по мужской ласке Гуннлед, вынес из скалы, где его прятал Суттунг.

— Ветер движется вперёд, вперёд. Шепчет в деревьях. Разрывает меня.

Я сам поднимаюсь. Путь проясняется, тишина говорит.

Призываю тебя…

Выводил голос, словно поднявшегося из морских глубин морского духа, заманивающего в сети Ран неосторожных мужей.

Берте уже было все равно. Как всегда, когда она позволяла себе петь. Не существовало больше ни боли, ни сомнений. Защитная руна Альгиз отсекла все. Не было ни воинов, что, как зачарованные, прислушивались к песне, и не надеясь услышать ее в далеких землях. Ни даже застывшей Лиз. Только песня. Древняя песня, которой ее научила старуха Гесса.

— …к тому, что прорастает и тропу покрывает.

Ворон летает в небе кружа,

в лесу гостит старый мудрец. — пропела Берта последние слова песни. Но казалось, что и море и ветер все еще поют ее, унося к небесам.

— О чем эта песня? — спросила Лиз, когда обрела способность говорить. Берта пожала плечами.

— Это песня о том, кто ищет защиты, — ответил за нее Хальвдан на фракийском. — О том, кому ведом путь между мирами.

Лиз подскочила, словно ее ужалили, и пробормотав что-то невнятное, поспешила вернуться туда, где спала не смотря ни на что Маргрэта. Или просто, чтобы убраться подальше от предводителя северян. А может, понимала, что ей здесь не место сейчас?

— Откуда ты знаешь ее? — спросил Хальвдан, опустившись на то место, где только что сидела Лиз.

Бетра опустила лицо, смущаясь его взгляда.

— Гесса научила, — ответила она, гладя на серый песок под ногами. Хальвдан нахмурился на миг.

— Та старуха… Это была Гесса Колдунья? — спросил он.

— Если верить словам Хельги, то — да.

— Даже и не думал, что она еще жива, — хмыкнул он.

— Была.

На время повисла тишина. Словно у обоих закончились слова.

— Она была больше дочерью Норэгр, чем Фракии, — сказала Берта, сама не понимая зачем это говорит — Всю свою жизнь она ждала, что северные волки вернуться за ней. Жаль, что дождалась тогда, когда… Бертрада умолкла. В носу предательски защипало.

— Не горюй об ушедших, Берта, — сказал Хальвдан, убрав за ухо упавшую на ее лицо прядь.

И от этого незатейливого жеста Берта смутилась еще больше. Но не того, что он видел ее слезы, а того, как неожиданно приятно было его прикосновение. Никогда она раньше не думала, что от прикосновения мужчины может становиться так неспокойно. Словно в груди вместо сердца поселилась маленькая весенняя птичка, трепыхающаяся и норовящая вырваться наружу. Она думала, что они так же мерзки, как и облапивания Мартина, когда он застал ее одну в сарае. Но нет. Бывает от одного прикосновения по телу пробегают сотни мелких мурашек.

— Иди спать, Берта. Завтра будет трудный день. И все что она могла — только кивнуть.

Вскочила, словно распрямившаяся тетива, и быстрым шагом направилась к своему месту. Даже не глядя, как потемнели глаза Хальвдана. Как, словно мальчишка, улыбнулся он ей вслед…

И только Хельги жрец знал, что сама Фрейя смотрела недавно на пару, сидящую у кромки моря. Видел, как улыбнулась великая богиня юной вельве и великому воину, связав их тем самым самыми сладкими узами, что знали когда-либо люди.

Pater noster, qui ts in caelis…

Взлетали ровным пчелиным гулом под деревянные своды храма слова вечерней молитвы.

Время, когда святой отец Оливер снова и снова просил прощения у Господа. Время, когда он день за днем просил простить грехи его, как свершенные, так и грядущие.

Люди слабы духом своим. Порочны и подвержены соблазнам. Грешны. Даже святые отцы, посвятившие себя служению Господу нашему Иисусу. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, каждую вечерню он посвящал тому, что просил Его простить свершенное. И наделся, что милость его достаточно велика, чтобы он мог спать спокойно. Хоть одну ночь. Хоть одну единственную ночь, за все эти годы.