это благодарите Господа: это не от нас – Божий дар. Вы – по милости Божией – поняли, что высшее счастье здесь – на земле – это любить людей и помогать им. И Вы – слабенькая, бедненькая – с Божьей помощью, как солнышко, своей добротой согреваете обездоленных и помогаете, как можете. Вспоминаются слова Божии, сказанные устами святого апостола Павла: „Сила Моя в немощи совершается“. Дай Господи Вам силы и здоровья много-много лет идти этим путем и в смирении о имени Господнем творить добро. Трогательна и Ваша повесть о болезни и дальнейших похождениях. Как премудро и милосердно устроил Господь, что Вы, перенеся тяжелую болезнь, изучили медицину и теперь, работая на поприще лечения больных, страждущих, одновременно и маленькие средства будете зарабатывать, необходимые для жизни своей и помощи другим, и этой своей святой работой сколько слез утрете, сколько страданий облегчите».

В письме многое зашифровано: под словом «болезнь» подразумевается арест, «тяжелая болезнь» – пребывание в ссылке.

Во время летнего отпуска Татьяна уезжала в Дивеево, к своему духовному отцу, протоиерею Павлу Перуанскому.

В начале XIX века святой Серафим Саровский говорил о дивеевских монахинях: «Придет время, и мои сиротки в Рождественские ворота посыпятся как горох». Никто тогда не понимал, о чем говорит прозорливый старец. В 1927 году Дивеевскую женскую обитель закрыли, сестер разогнали на праздник Рождества Богородицы, и с того времени монастырь существовал в рассеянии: одни сестры уехали, другие осталась в Дивееве или жили по окрестным селам, скрываясь в домах верующих. Каждое воскресенье дивеевские монахини собирались на богослужение в монастырский Казанский храм и слушали проповеди настоятеля, мужественного протоиерея Павла Перуанского, которого могли арестовать в любой момент.

5 сентября 1937 года Татьяна Гримблит писала архиепископу Аверкию (Кедрову) в ссылку: «Дорогой мой Владыка Аверкий! Что-то давно нет от Вас весточки. Я была в отпуске полтора месяца. Ездила в Дивеево и Саров. Прекрасно провела там месяц. Дивно хорошо. Нет, в раю не слаще, потому что больше любить невозможно. Да благословит Бог тех людей, яркая красота души которых и теперь передо мной. Крепко полюбила я те места, и всегда меня туда тянет. Вот уже третий год подряд бываю там. С каждым разом все дольше. Навсегда б я там осталась, да не было мне благословения на то. А на поездку во время отпуска все благословили. Откликайтесь, солнышко мое. А то я беспокоюсь, не случилось ли с Вами чего недоброго. Напомните мне географию. Далеко ли Бирск от Уфы? Пишите мне, я уже крепко соскучилась о Вас, родной мой».

Вечером того дня, когда Татьяна писала это письмо, ее арестовали. Она думала, что ее снова отправят в ссылку, и успела написать подруге по комнате короткую записку: «Когда меня угонят отсюда, то только через десять дней пошли все маме, известив ее сначала о моем аресте письмом. Напишешь письмо, а потом через пару дней шли вещи. Деньги на пересылку у тебя будут. Деньги после десяти дней вслед за вещами отправить маме, она мне переводить будет и пересылать что надо. Ну, всех крепко целую. За все всех благодарю. Простите. Я знала, надев крест, тот, что на мне: опять пойду. За Бога не только в тюрьму, хоть в могилу пойду с радостью».

В стране работала мощная идеологическая машина, пытаясь вложить в головы советских граждан, что нужно «шагать в ногу с историей» и избавляться от религиозных предрассудков. Газеты и радио твердили наперебой: все лучшее впереди, нынешняя жизнь лучше, чем была в царской России, жертвы необходимы для построения социализма. На Татьяну Гримблит идеологическая пропаганда не действовала – она всегда жила по заповедям Христа и по законам совести. Безбожный режим не смог нарушить ее внутренней свободы. Это хорошо видно из показаний во время допроса ее сослуживцев – врача, медсестры и бухгалтера Константиновской районной больницы, которых в качестве свидетелей допросил заместитель начальника Константиновского НКВД Смирницкий.

«В разговорах, сравнивая положение в тюрьмах царского строя с настоящим, Гримблит говорила: „При советской власти можно встретить безобразных моментов не меньше, чем прежде“».

«Отвечая на вопросы о том, почему она ведет скудную жизнь, Гримблит говорила: „Вы тратите деньги на вино и кино, а я на помощь заключенным и церковь“».

«У Гримблит в период ее работы в больнице были случаи ухода с работы в церковь для совершения религиозных обрядов».

«Мне известно, что Гримблит очень религиозный человек, ставившая религию выше всего. В день Преображения в разговоре со мной Гримблит сказала: „Теперь стал не народ, а просто подобно скоту. Помню, как было раньше, когда я училась в гимназии. Сходишь в церковь, отдохнешь, и работа спорится лучше, а теперь нет никакого различия, но придет время, Господь покарает и за все спросит“».

«Гримблит использовала свое служебное положение для внедрения религиозных чувств среди стационарных больных. Находясь на дежурстве, Гримблит выдачу лекарств больным сопровождала словами: „С Господом Богом“. И одновременно крестила больных. Слабым же больным Гримблит надевала на шею кресты».

«Гримблит зимой 1937 года, сидя у тяжелобольного в палате, в присутствии больных и медперсонала после его смерти встала и демонстративно его перекрестила».

«В 1936 году при обращении приехавшего одного из заключенных Дмитлага для ночевки Гримблит спросила, по какой статье он сидит, и, получив ответ, что он сидит по 58-ой статье, с удовольствием уступила для ночлега свою комнату, заявив, что она для людей, сидящих по 58-ой статье, всегда готова чем угодно помочь».

«Относительно воспитания детей в настоящее время Гримблит неоднократно говорила: „Что хорошего можно ожидать от теперешних детей в будущем, когда их родители сами не веруют и детям запрещают веровать?“»

При аресте у Татьяны Гримблит изъяли пятьдесят семь писем с благодарностью за присланные деньги и посылки, некоторые из них были от ссыльных священников. «Получил Ваше закрытое письмо, а вслед за ним открытку, – писал ей сосланный в Башкирию епископ Аверкий (Кедров). – За то и другое приношу Вам сердечную благодарность. Слава Богу – они по-прежнему полны бодрости и света, крепкой веры и твердого упования на промыслительную десницу Всевышнего. Слава Богу! Да никогда не иссякнет и не умалится в душе Вашей этот живоносный источник, который облегчает здесь на земле восприятие жизненных невзгод, несчастий, ударов, неудач и разочарований. Не длинен еще пройденный путь Вашей благословенной от Господа жизни, а между тем сколько бурь пронеслось над Вашей главой. И не только над главой: как острое оружие они прошли и через Ваше сердце. Но не поколебали его и не сдвинули его с краеугольного камня – скалы, на которой оно покоится, – я разумею Христа Спасителя. Не