class="p1">Верующие в Москве держались вместе, дружными приходами при тех храмах, которые еще не были закрыты, как на островах среди бушующего моря. Повсюду на всех столбах и в витринах висели карикатуры на священников и плакаты: «Долой церковные праздники!», «Бога нет!», «Борьба против религии – борьба за социализм!», «Царство церквей – царство цепей», «Религия – яд, береги ребят». Храмы разрушали или использовали под производственные цеха, склады и клубы, многие монастыри были приспособлены под тюрьмы и колонии. Только в одном 1929 году, по статистике, в стране было закрыто тысяча сто девятнадцать храмов, священнослужители и активные прихожане подверглись аресту, многие были расстреляны.

В газетах то и дело появлялись сообщения, что в каком-нибудь селе комсомольцы сожгли несколько телег привезенных из разгромленных монастырей икон, богослужебных книг, древних рукописей. Драгоценная церковная утварь безжалостно переплавлялась на лом.

В июне 1929 года в Москве проходил II съезд ОДГБ – Общества друзей газеты «Безбожник», на котором «Союз безбожников» был переименован в «Союз воинствующих безбожников». На съезде выступали многие видные деятели культуры. Поэт Владимир Маяковский громогласно заклеймил с трибуны «безмозглую паству», закончив свое выступление словами: «Товарищи, обычно дореволюционные ихние собрания и съезды кончались призывом «с Богом», – сегодня съезд кончится словами «на Бога!»

Максим Горький с трибуны съезда провозгласил, что «религии нет места в том огромнейшем процессе культурного творчества, который с невероятной быстротой развивается в нашей стране». Интересно, что во время своего выступления Горький получил из зала записку, которую зачитал вслух:

– Вот сейчас в президиум поступила записка, в которой сказано: «Горе тому, кто пререкается с Создателем». Это написал кто-то из вашей среды. Это, конечно, анекдотическая штука, что из среды безбожников идет такая записка.

– (Голос из зала) Провокация попов!

– Может быть, это провокация попов, но она идет через какого-то человека, сидящего здесь, среди вас. Я не хочу сказать этим, что здесь много людей, которые бы подписались под таким текстом, но один есть.

Наверняка, в зале был не один-единственный верующий, захотевший заранее узнать, как именно советская власть будет «вытравлять из жизни то, что внедрялось в течение двадцати веков».

Вошло в моду публиковать на страницах советских газет «отречения»: «Отрекаюсь от своего отца, священника», «Отрекаюсь от своего прошлого». Многочисленные доносчики или, как их называли в прессе, наиболее сознательные граждане, сорвавшие «маску с классового врага», могли рассчитывать на денежную премию или бесплатную путевку в санаторий. В любой дом по доносу могли явиться сотрудники ОГПУ для проверки, не висят ли в комнате иконы, а их владельцев арестовать.

Княгиня Наталья Урусова вспоминает о праздновании Пасхи в начале 30-х годов: «Когда стали выносить хоругви, то вдруг со всех сторон налетели ряженые комсомольцы в звериных масках с рогами и хуже еще, чем в звериных, и с воем, визгом, лаем они окружили крестный ход, стараясь заглушить пение. Священник ни на минуту не поколебался… Когда запели у дверей храма „Христос Воскресе“, то дикий рев, хохот и кощунства дошли до ужаса. В храм они не стали входить, но дожидались в ограде, и когда молящиеся стали выходить, они вырывали из рук узелки с куличами, пасхами и крашеными яйцами, бросали в грязь и топтали ногами. И так было во всех городах в эти годы».

В апреле 1931 года настоятель храма Святителя Николая в Пыжах архимандрит Гавриил (Игошкин) и певчая храма Татьяна Гримблит были арестованы и заключены в Бутырскую тюрьму. Татьяну обвиняли в том, что она помогала заключенным в тюрьмах и находилась «в заговоре» с ссыльным духовенством.

«Мы, христиане, и в особенности священнослужители, были беззащитны, судили нас, как хотели, предъявляли чудовищные обвинения в нелепых преступлениях. Искать справедливости, доказывать свою невиновность, добиваться защиты было делом немыслимым, – пишет архимандрит Гавриил (Игошкин) в своей книге „О загробной жизни“. – Мы могли только страдать и терпеть. Сами допросы были ничем иным, как изощренными пытками и издевательствами над личностью допрашиваемого и необузданным кощунством над Богом и всем святым, что дорого сердцу верующего христианина».

За «активную антисоветскую деятельность, выражающуюся в организации нелегальных „сестричеств“ и „братств“, оказание помощи ссыльному духовенству», Татьяну Николаевну Гримблит приговорили к трем годам исправительно-трудовых работ и отправили в Вишерский исправительно-трудовой лагерь в Пермской области (г. Усолье).

Храм Святителя Николая Мирликийского в Пыжах, Москва. Современный вид

В начале 30-х годов этот лагерь, так называемый Вишлаг, был объектом первой пятилетки – здесь ударными темпами строился и вскоре заработал первый на Северном Урале целлюлозно-бумажный комбинат. Необходимый для производства бумаги и картона лес валили заключенные: к 1932 году «население» Вишерского лагеря насчитывало более десяти тысяч человек.

Татьяна Гримблит не оставила письменных свидетельств о своем пребывании в Вишлаге за исключением нескольких стихотворных строчек, зато это сделали другие. В 1929–1932 годах писатель Варлам Шаламов отбывал первый срок как раз в Вишерском лагере. В своем «антиромане» «Вишера» он подробно описал многодневный путь в арестантских вагонах, пересыльную тюрьму в Соликамске в здании бывшей церкви, где двести узников ночевали стоя, в страшной духоте и тесноте, многокилометровый пеший переход до лагерного управления в селе Вижаиха… По этому этапу, наверняка, вели и Татьяну Гримблит.

Лагерные поселения по берегам реки Вишера представляли собой огороженные колючей проволокой участки с наскоро построенными деревянными домиками или брезентовыми палатками. В одних лагерях рубили и сплавляли по реке лес, в других обрабатывали древесину и делали доски. Из-за высокого травматизма постоянно требовались фельдшеры. В медперсонал брали всех, кто хотя бы знал грамоту. Как говорится в романе Шаламова: «Был бы честный человек. Спирт не выпьет, а медицинские знания – дело десятое».

В Вишерском исправительно-трудовом лагере Татьяна Гримблит работала фельдшером, изучала медицину. Ее освободили досрочно, в 1932 году, с запретом на оставшийся срок жить в двенадцати крупных городах. Но Татьяне было хорошо и в маленьких. Сначала она поселилась в городке Юрьев-Польский Владимирской области, а в 1933 году после окончания срока переехала в Александров Владимирской области, где работала фельдшером в больнице. Через два года девушка перебралась в Московскую область, в село Константиново под Сергиевым Посадом и устроилась лаборанткой в Константиновскую районную больницу.

«Родная, дорогая Татьяна Николаевна! Письмо Ваше получил и не знаю, как Вас благодарить за него, – писал ей из лагеря епископ Иоанн (Пашин). – Оно дышит такой теплотой, любовью и бодростью, что день, когда я получил его, – был для меня один из счастливых, и я прочитал его раза три подряд, а затем еще друзьям прочитывал: владыке Николаю и отцу Сергию – своему духовному отцу. Да! Доброе у Вас сердце, счастливы Вы, и за