– Отлично выглядишь, кстати, – в голосе характерная хрипотца, он стал ниже и как-то глуше, что ли, а в глазах на мгновение загорается и тухнет огонь.

– Я… я подумала, что можно взять.

Тяну футболку вниз, пытаясь прикрыть голые колени, а Клим чуть наклоняет голову набок, прищурившись.

– Правильно подумала.

Снова пауза, снова изучающий взгляд и вспышки пламени на радужке.

– Так какое дело?

Клим кивает и сжимает пальцами переносицу. Он очень уставший, разбитый какой-то, но старается всеми силами этого не показывать.

– Перед моим отъездом мы обсуждали шрамы, – напоминает, а я внутренне сжимаюсь, как пружина. – Не передумала мне что-то показывать завтра?

Передумала! Я только сейчас понимаю, как сильно боюсь, что Клим не справится. Он сильный – он очень сильный. Если выжил, несомненно. Но как отнесётся к моей новости?

Но на самом деле я боюсь равнодушия, которое могу увидеть в серых глазах. Для меня это невосполнимая потеря и самая большая боль, а для Клима? Что, если он не поверит мне? Что, если ему будет наплевать? Кто для него наша дочь? Чужой ребёнок, спрятанный смертью под землёй? Досадная ошибка? Дела давно минувших дней?

– Не передумала, – говорю, закрывая свои страхи на множество замков.

Эх, умирать так с музыкой.

– Собирайся, я там тебе вещи новые привёз. Размеры я помню, ты не изменилась, – говорит, плавно отталкиваясь от дверного косяка. – Сейчас поедем. Завтра меня не будет… в городе.

И выходит из кухни, а я закрываю глаза, пытаясь совладать с накатывающей паникой.

Всё будет хорошо. Ведь будет, правда?

Маша.

– Тебе идёт, – замечает Клим, когда я спускаюсь, переодетая, по лестнице. – Очень идёт. Тебе нравится?

Он обводит широким жестом мою фигуру, а я киваю.

– Спасибо, ты действительно угадал с размером.

На мне тонкий кашемировый свитер нежно-голубого цвета и идеально севшие по фигуре джинсы. Комфортно, тепло и уютно. Клим обо всём подумал – даже о новом белье и удобных утеплённых ботинках на невысоком каблуке. А мне почему-то радостно, что он помнит: я люблю простую и практичную одежду.

И пусть мне непонятна причина этой щедрости, и вообще половина происходящего непонятна, откладываю все споры и разговоры на потом.

Для начала дело.

– Вот и хорошо, что угадал. Поехали.

Он сжимает в руке ключи и телефон, а с улицы доносится рокот заведённого мотора. Тороплюсь к выходу, а Клим распахивает передо мной дверь. Галантность, которой всегда в нём было в избытке, просто не каждому он желал её демонстрировать.

Клим не спрашивает, куда мы едем и зачем. Он вообще очень молчалив, а в воздухе разносится отчётливое напряжение – настолько плотное, что можно ножом резать.

– За нами, – бросает отрывисто стоящему возле того самого внедорожника Арсу, и я замечаю, что внутри уже сидят трое охранников.

Лица каменные, непроницаемые, и лишь в глазах светится решимость отправиться хоть в огонь, хоть в воду.

Арс тоже не спорит, занимает место водителя, только чуть пристальнее, чем следует, смотрит на меня. Всего несколько мгновений, но мороз успевает сковать позвоночник.

Клим указывает подбородком на припаркованную чуть дальше Инфинити, и я иду к машине. Главное, не сорваться в панику и тогда всё будет хорошо.

– А мы не можем одни поехать? Без охраны? – пытаюсь оградить своё горе от лишних глаз, но Клим отрицательно качает головой.

– Нельзя. Для твоей же безопасности они будут рядом. И для моей.

Спорить бесполезно, потому я занимаю место рядом с водителем, и через пару минут напряжённой тишины мы выезжаем из ворот. Дом остаётся за спиной, в зеркале заднего вида мелькает капот автомобиля охраны, а Клим уверенно ведёт машину.

Во сколько он в первый раз сел за руль? Кажется, ему было десять или двенадцать. Его учил отец, и очень гордился сыном, что тот так быстро всё схватывает на лету. Когда мы стали старше, Клим часто катал меня по полю, нарезал круги, хвалился и играл мускулами. Смешной такой был.

– Сейчас на главную трассу выедем, скажешь адрес, – разрушает хрипотцой голоса вязкую тишину, а я повожу плечами, сглатывая горечь.

Тяжёлый спёртый воздух в машине наполнен невысказанными мыслями, приглушёнными эмоциями и страхом. И я пару раз жмурюсь, ограждая себя от этого наваждения, но оно никуда не девается. Только чей это страх? Мой? Или Клима? И куда он ездил, если после этого стал таким отчуждённым и задумчивым? И должно ли мне быть до этого какое-то дело?

– Адрес? – напоминает Клим, а я прочищаю горло.

– Рогачёвское кладбище.

Я смотрю на чёткий профиль Клима, а желваки ходят под его кожей плотными шариками. Челюсть напряжена, пальцы ещё крепче вцепились в руль, а машина слегка виляет вправо на пустой дороге.

– Кладбище, да? – уточняет, а его голосом можно резать плоть.

– Кладбище, да, – вторю, вцепившись в сиденье по бокам от себя, а Клим увеличивает скорость.

Мы несёмся так быстро, что если посмотреть в окно сейчас, голова закружится от лихорадочно мелькающего вида у обочины. Потому я фокусирую взгляд на Климе, а он сужает глаза до тонких щёлочек, пристально глядя на дорогу впереди себя.

– Твою мать! – ревёт, оглушая, и лупит рукой по рулевому колесу. Я вздрагиваю, вжимаю голову в плечи, а Клим добавляет тише: – Нет, нет…

– Да, – говорю, потому что, судя по его реакции, у него уже сложился в голове чёткий узор. – Да, Клим.

Хорошо, что кладбище находится совсем недалеко, и через десять минут яростной гонки, от которой дыхание раз за разом перекрывало напрочь, мы оказываемся у центральных ворот.

– Пойдём, – прошу и трогаю его за плечо.

Вместо ответа Клим подаётся вправо, обхватывает мои щёки руками и смотрит в глаза. Я вязну в болоте его взгляда, отдаю ему часть своей боли, и наш безмолвный диалог затягивается. Не знаю, сколько мы сидим вот так, друг напротив друга, не дыша. Я задерживаю дыхание до боли в груди, а Клим облизывает пересохшие губы. Касается ими моего лба, и это простое действие почти доводит меня до истерики.

– Пойдём, – отвечает глухо и распахивает дверцу.

Я следую за ним, а Арс, завидев нас, выбрасывает окурок. Его примеру следуют и остальные, и каждый из охранников напрягается, вытягиваясь в струну.

– Оставайтесь здесь, – приказывает Клим и жестом пресекает возможные споры. – Быть на связи, но за нами не соваться. Ясно?

Отрывистый кивок, помноженный на четыре, а я иду вперёд, входя в распахнутые железные ворота. Не оглядываюсь, потому что меня уже ведёт вперёд невидимая нить Ариадны. Март под ногами разливается слякотью, но воздух заметно теплее, чем несколько дней назад. Он пахнет наступившей рано весной, но давно уже лично для меня не пахнет надеждой. Я ненавижу март, он раз за разом забирает у меня самое дорогое.