А однажды – девяностые как раз преломились – кто-то позвал его одним из пайщиков как раз сбирающегося основаться издательства. Издательство было призвано к жизни для спасительной миссии по отношению к «затерянному русскому модернизму», как звонко выговаривал отец-основатель, но в итоге печатало все, что плохо лежит. Юрий же путем вытягиванья спички очутился главным редактором. Он освоился в должности, а издательство освоилось в нише и стало приносить небольшой, но устойчивый доход, считалось умеренно «скандальным» и «продвинутым». Штат состоял из четырех человек, офис – из двух комнат. Вскоре, по инициативе главреда, в подвале открылся книжный магазинчик. Юрий полюбил заходить туда, примоститься на краю прилавка, из-за которого едва виднелся со складного стула вечно читающий вечный студент Дима, и смотреть на стеллажи – в подвале не было окон.

Книга о Мандельштаме разошлась на запчасти.

*

Юрий присел на скамейку в сквере только для разговора, но и убрав мобильный в чехол на поясе (воплощение сорокалетней давности мечты о ковбойской кобуре), медлил вставать, хотя совсем не утомился.

Еще зимой он настраивался самое меньшее на год, а ждать не пришлось и до мая. Теперь он главред довольно крупного издательства. Значит, примелькался за тридцать лет.

Юрий собрался встать и тут же понял, что не отдышавшись не получится. Тогда он откинулся и положил ногу на ногу.

По тротуару шла молодая женщина, даже девушка. Меж двух белых полиэтиленовых пакетов, видимо, с продуктами, оттягивавших ей обе руки. Юрий загляделся: это было что-то на особицу. Ступала она как-то не то лениво, не то устало, не то развинченно, не то женственно, балансируя с двумя полными пакетами. В черном, чем-то таком элегантно облегающем, к чему просится нитка жемчуга. Юрий так и не разобрал, кофточка на ней ли с узкой юбкой до середины колена или платье (маленькое французское, кажется?), идущее к ее очень тонкой фигуре и бледной груди… Он, наверное, слишком долго смотрел на вырез, треугольный и довольно-таки глубокий, на плоскую арктическую белизну, на выпуклые кости, на перекрестье в виде икса, какое прежде встречал только у женщин за сорок и никогда у молодых. Она была истощена. И немного безумна, похоже. Стройные, худые, голые, мучнисто-белые ноги переступают коричневыми домашними шлепанцами. Красная черточка губ, полумаска темных очков. Волосы песочно-русые, неухоженные, до плеч.

Девушка поравнялась с ним. Мелкие наэлектризованные серебристые волоски на белых ногах. Старые, грязные шлепанцы.

В ней не было ничего лишнего. Она была как тоскливая любовная песня.

Девушка остановилась, хотя секунду назад явно не собиралась пройти мимо скамейки, и повернула голову в его сторону. Юрий отвернулся, но продолжал чувствовать взгляд. Он чувствовал этот взгляд, когда словно бы ни в чем не бывало встал и деловитым шагом двинулся по улице. Шлепанцы шуршали неотступно. Юрий уже понял, что совершил типичную ошибку: когда мы смотрим на кого-то в темных очках, то забываем, что он-то наши глаза видит. Нельзя, нельзя было пялиться… Юрий боялся сумасшедших.

«Что у нее в пакетах?» – подумал он, сознавая, что это уже не любопытство, а паника.

На платье нет карманов: ножик или обрез спрятать негде… Господи, вот так трус.

Он приближался к троллейбусной остановке, но понимал, что тормозить нельзя – только идти, не меняя скорости, не опуская плечи, не вертя головой. Паника раскручивалась, ярко блестящий под солнцем тротуар казался пустым и бесконечным, сам солнечный свет был мучительно всюду и навсегда.

Ну, чего он боится, кого? Девчонки? Это же курам на смех. Можно позвать милицию…

Словно в пику тротуар оборвался: «зебра» и «красный» пешеходам. Юрий отпрянул от проскочившей машины.

«Фавн!»

Она что-то выкрикнула, и он, не расслышав, дернулся. Светофор замигал.

«Вы меня помните? Фея счастья!»

Зеленый. Счастье. Юрий обернулся на слово-пароль.

Темные очки она подняла на лоб, и он, конечно, узнал ее. Тогда, в «Иллюзионе», со своей смелой игрой, она ни капельки не походила на сумасшедшую. Как и сейчас.

««Иллюзион». «Анна Каренина». Не помните?»

«Помню, помню», – улыбнулся Юрий.

Он уже опустил руки в карманы брюк и с удовольствием смотрел на нее, растерянную и довольную, убеждаясь, что и тут паники было не меньше. За четыре месяца Юрий вспомнил «фею счастья» дважды; первый раз с болью о себе, второй – с недоумением, а теперь не испытывал ни того, ни другого.

Она напоминала весы: одинаковые пакеты висели с двух сторон на каких-то невозмутимых, покорных, противоестественно тонких руках.

«Давайте ваши сумки», – Юрий подошел вплотную, на расстояние того поцелуя.

Очки упали ей на глаза, и он машинально снял их и уже не машинально убрал к себе в нагрудный карман.

Словно оправдываясь, она сказала, что в пакетах, которые, отвечая на ее заботу, он искренне признал легкими, большей частью мясо для английского бульдога. Юрия насмешило: она и английский бульдог!

«О, я немного знаком с этой породой. Предположу, что в вашей паре он – хозяин, а вы – рабыня, предназначенная, чтобы создавать ему комфорт, материальный и духовный. Так и есть?»

«С духовностью вы прямо в точку попали: он потрясающе духовное создание, психолог, мыслитель и даже художник, я думаю, по складу личности, хоть и не творит, – все это она сказала как будто бы всерьез, – Не буду говорить пошлую фразу о том, что все собаки и кошки – личности. Далеко не все, конечно…»

«Я бы сказал, далеко не все люди»

«Это если по Бердяеву. Но как христиане, мы не должны так считать. Ой, извините…»

«Все в порядке, – Неустроев улыбнулся, – Я крещен»

«Ну вот, во-первых, это просто снобизм, – она заложила руки за спину, и Юрий подумал, что еще недавно она была студенткой, – А во-вторых, все-таки каждый человек больше, чем индивидуум. Не помню, кто написал – митрополит Антоний Сурожский, кажется? – что человек ощущает себя центром мироздания именно потому, что создан по образу и подобию, то есть, он Бог в миниатюре. Если бы мы все с самого начала не были личностями, у нас не было бы желаний»

«Желания есть и у животных»

«Так это не те желания! Желания животных уходят и приходят, как прилив и отлив, а наши желания… как ходули, как котурны, делают нас великанами, и мы уже не можем… не хотим спускаться и стать своего настоящего роста. Мы за них держимся, потому что подспудно верим, что они должны сбываться. Откуда у нас это ощущение, что я – главный, и мир устроен под меня? Словно… Ой, а ваше желание, которое вы тогда