Было несколько скучных названий, в свое время обойденных; например, ближайшим сеансом показывали редкую «Анну Каренину» с Вивьен Ли. Таня купила билет.

Заняв место в последнем ряду, Таня сняла шубу и положила на соседнее кресло. Ряды восходили некрутым амфитеатром, и со своей галерки она оглядела зал. На дневной сеанс не набралось и дюжины зрителей: ближе всех к экрану сидели две девушки – вероятно, студентки ВГИКа; большинство составляли пожилые дамы, по трое и парами; в ряду прямо перед Таней притихли двое мужчин-одиночек, средних лет и старик. Последнего Таня уже в темноте дорисовала по контуру: безнадежный любовник трофейной звезды. О более молодом прежде, чем погас свет, Таня успела понять, что это либо укрощенный, поблекший цыган, либо фавн.

Когда открыли двери, она пропустила старика вперед, и тот опустился на диванчик в зале для отдыха, ждать, как подумалось Тане, свою до сих пор рукоплещущую душу.

Второй мужчина заказал в баре эспрессо. Когда он облокотился о стойку и слегка подогнул ногу, Таня окончательно признала в нем фавна. Особенно был похож профиль. Таня глядела на угловатое ухо и плотные, шерстеподобные волосы.

Получив кофе, фавн не стал влезать на высокий стул, а направился с чашкой к угловому дивану. Таня последовала за ним, и когда он сел, поставив чашку на журнальный столик, села напротив.

«Здравствуйте. Я не помешаю?»

«Нисколько», – фавн механически улыбнулся и отпил.

«Я фея счастья, – сказала Таня, – Могу исполнить одно ваше самое заветное желание»

Пару секунду он смотрел на чашку, потом повернулся к Тане, улыбаясь уже с теплотой равнодушного интереса, как если б его отвлек ребенок.

«Я вас внимательно слушаю, – сказал фавн, и Таня поняла, что только что по ее вине была пауза, – Продолжайте. Мое самое заветное желание…»

«…Одно ваше любое самое заветное желание. Это делается так: вы загадываете, но только про себя, и говорите, что готовы. Я целую вас, и можете быть уверенны: желание непременно сбудется!»

«В какие примерно сроки?» – фавн что-то прикидывал.

«Зависит от желания. Но сбудется – гарантирую»

«И это даром?»

«Конечно»

«М-м-м… – произнес фавн, продолжая прикидывать и поджимая губы, и вдруг опять улыбнулся, – Ну, что ж, я готов. Давайте только спрячемся от людских глаз»

Он встал и, не оборачиваясь на Таню, пошел в вестибюль, где громоздился уныло-пальмовый зимний сад.

«Ну вот, почти как у Наташи с Борисом…»

Наполовину играя в смущение, чтобы скрыть ту половину, на которую был изрядно смущен, он заложил руки за спину и нагнулся к Тане.

Таня не знала, как быть с руками, и оставила их висеть вдоль тела; когда она приложилась к его улыбке, пальцы вдруг растопырились. Она помедлила, хотя захватила чуть щетины над губой.

Таня раньше никогда никого не целовала в губы. Она боялась, что покраснеет, и покраснела – голову как ошпарило.

Когда она отстранилась, он опять улыбался, правда, опустив глаза.

«Ну вот, теперь ждите, – сказала Таня, – Ваше желание сбудется»

«А можно, пока я жду, угостить вас кофе… или чаем? Или чем-нибудь…»

«Нет, нельзя»

Тане побилась бы об заклад, что прямо между ними с потолка упала капля, и из-за этого оба отступили на шаг назад. Фавн снова поджал или облизал губы, взглянув поверх ее головы. Тане было жаль заканчивать так, хотелось продолжить еще немного, и она продолжила.

«Феи ни с чем не встречаются и не выходят замуж. Но если вы хотите отблагодарить меня, то можете укутать мне плечи невидимой гирляндой цветов. Феям от нее тепло»

«С удовольствием, а где я ее возьму?»

«Сделайте руки так, – Таня развела руками, – Вот, теперь у вас на ладонях цветочная гирлянда. Возьмите ее и оберните вокруг моей шеи в несколько колец, как боа»

«Вы прямо аллегория изобилия на фронтоне «сталинского» дома, – вновь улыбнулся фавн, – Только тоненькая»

«Я люблю «сталинские» дома, – сказала Таня, – А аллегории все феи любят»

Фавн прекрасно справился с пантомимическим этюдом. Тане будто и вправду стало теплее; она все еще мерзла.

«Как хорошо!… – Таня прижала цветы к щекам, – Как они сладко пахнут…»

«Вам очень идет, – сказал фавн, – А запах прямо в голову ударяет»

Они вместе вышли под козырек, и Таня приготовилась подать руку на прощание – она любила рукопожатие. Но фавн, сощурившись, смотрел мимо. Ласково-напряженная улыбка напоминала тик.

«Вы похожи на фавна, – сказала Таня и добавила: – Не обижайтесь. Многие путают фавна с сатиром, но это совершенно не одно и то же»

«Я знаю», – сказал фавн, заметно стараясь показать, что не обижен.

Он сделал движение пальцами возле Танинного плеча, будто что-то перебирал, задев при этом ее волосы.

«Гирлянда начала сползать – я ее поправил, – объяснил он, вздохнул и будто вдруг сразу устал, – Ну, что ж, удачи вам, фея счастья. А, да, у меня один вопрос, если это не противоречит уставу фей. Почему «Анна Каренина»?»

Тане было нечего ответить. Она почувствовала себя маленькой, и ей стало смешно, легко и страшно.

«Не знаю», – Таня потупилась, уже еле сдерживая смех.

Схватив и сильно стиснув его ладонь, она выпалила: «Прощайте!» и вприпрыжку побежала прочь. Она бежала по мосту, потом не могла больше бежать, села на корточки и долго смеялась. Когда смех прошел, Таня посидела еще, прикрыв руками голову.

«Вадим Давидович», – произнесла она и попыталась спрятать голову глубже.

Наконец распрямившись, привалилась спиной к парапету и стояла, пока от холода не заболели колени.

Шел снег. Тане хотелось есть. Она дошла до метро «Китай-город» и там, на площадке перед спуском в подземный переход, встала, прислонясь к стене. Бомж с круглым красным лицом долго таращился на нее, будто пытался увидеть и не видел.

Прямо перед мысками Таниных туфель было щедро рассыпано пшено, и над ним скучились навесу, колотя крыльями, голуби; казалось, они стараются не опускаться на тонкий, но сплошной слой снега. Они бились о воздух и врезались друг в друга с клокочущим стуком, слишком настоящие, слишком твердые. Тане казалось, что сейчас эта молотильня войдет в нее и раздерет ей горло. Она уже чувствовала, как рвется изнутри, из пищевода пучок встопорщенных крыльев; зажала рот, потом все-таки сплюнула и отвернулась к стене.

*

Сгребают снег.

Юрий не всегда понимал, вспоминает он или видит сон.

Его уже вымывало из сна, когда он вспомнил себя шестнадцати лет в трамвае, бегущем по Новокузнецкой. Ранний вечер в середине весны, надрывный закатный свет.

Вагон почти пустовал. Юра сидел в самом хвосте, и еще двое пассажиров сидели друг против друга, лицом к проходу, потому что колени мужчины занимал расчехленный баян,