истинной «соборности», соединяющее со вселенской Церковью. Начиналось свободное осознание спасительного, но тернистого пути. «Царствие Божие нудится и нуждницы восхищают е». Открылась полная духовных подвигов чистка пшеницы от плевел, чистка длительная, но с надлежащей твердостью отделяющая действительно верных Христу от друзей грешного мира.

Что касается отношения к Советской власти, то сущность его была выражена еще митрополитом Агафангелом в своем, как заместителя Патриарха, послании, – это признание ее, как уже власти установившейся: «Повинуйтесь с доброй совестью, просвещенной Христовым светом, государственной власти, несите в духе мира и любви свои гражданские обязанности, памятуя завет Христов: Воздадите кесарево кесарю и Божие Богови». Тот же взгляд в отношении советской власти созрел в душе Патриарха во время его темничного заключения. «Отныне я определенно заявляю всем тем, кто будет пытаться восстановить его против советской власти, что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило», писал он в своем послании уже на свободе (28 июля 1923 г.).

Нельзя согласиться с общераспространенным в эмиграции мнением, что это послание написано не самим Патриархом, а заранее заготовленное большевистской властью, только подписано им, как вынужденная уступка тому условию, под которым он мог получить свободу, крайне необходимую, по личному сознанию его, для Церкви. Мне лично не пришлось говорить в Патриархии по этому вопросу; да и не мог он прийти на память при совершающейся там церковной жизни – так реальность этой жизни не чувствовала его.

Но психологически это мнение трудно и, прямо скажу, едва ли допустимо. Я не стою за формулировку этого послания, но говорю о сущности его, о признании Патриархом Тихоном Советской власти; мне думается, что он сделал это не под внешним только насилием, в душе оставаясь против власти, как власти, но придя к тому свободно в своих Первосвятительских совести и разуме. Иное мнение, это – точка зрения чисто мирская, подсказываемая политическим чувством, для которого закон христианской жизни ищите прежде Царствия Божия и Правды Его, и это (остальное) приложится вам (Мф. 6, 33), не имеет правосущественного центрально-основного значения; для него этот закон, пожалуй, приемлем только в обратной перестановке двух его существенных предметов. Для Первоиерарха же Исповедника Христова это недопустимо. Уже то обстоятельство, с каким достоинством и неустрашимостью он держал себя на суде над ним, жертвенно защищая собой всех бывших с ним на суде священников («они не виновны, ибо они исполняли мое предписание» (ср. Ин. 18, 8), свидетельствует о том, что Первоиерарх наш был не из тех, чтобы по важнейшему вопросу из-за страха уз поступить вопреки своему внутреннему убеждению. Узы он принял за Истину Христову, а в таких узах дух исповедника не ослабевает, но возвышается, поддерживаясь и укрепляясь Духом Святым. В святом заключении иерарх может лучше постигать волю Божию в ее надлежащей полноте, если она в мирной жизни примрачалась обычными условиями суетливой повседневности.

Св. апостол Павел из уз написал возвышенное послание к Ефесянам, в котором говорит, что ему в узах дано Духом Святым глубочайшее постижение сокровенной от вечности, но открытой теперь, неведомой и ангелам, тайны всеобъемлемости спасающей Церкви Христовой, созданной Им на Своей Крови, что узы его сами по себе благовествуют о Христе, так что это благовестие уже достигло кесарева дома, и с этой стороны они являются не скорбью для Церкви, но славой ее (Ефес. 3).

Нужно полагать, что и для Первоиерарха темничное заключение было тем добрым подвигом за Истину, который поднял его понимание заповеди Божией: «несть власть, аще не от Бога»… до безусловности ее, и определил его дальнейшую церковную деятельность, при известном отношении к гражданской власти, в соответственном заповеди направлении. Иная точка зрения только без всякого серьезного основания лишит его насильственно церковную изоляцию цены доброго исповедничества и представит его политической личностью.

В дальнейшем психологическом ходе последнее послание Патриарха Тихона от 7 апреля 1925 г., по содержанию своему представляющее более подробное, обоснованное Словом Божиим, раскрытие уже неизменно твердого воззрения на сущность церковной жизни и управления ею, а также и на отношение его самого к советской власти было бы обычным, естественным и не вызвало бы нигде ни спора, ни подозрения подлинной принадлежности его Патриарху, если бы продолжилась жизнь его. Но, к сожалению, оно явилось как бы предсмертным завещанием, хотя ни сам Патриарх не думал о том, ни само послание не носит ни малейших следов такого акта. Жизнь Святейшего, казалось для людей отдаленных от Москвы, прекратилась неожиданно, хотя для близких к нему эта неожиданность по роду его болезни, не исключалась: он был болен астмою. Естественно, за границей, а может быть и в России вдали от центра, появились различные толки о насильственной смерти Патриарха, и фальсификации якобы его последнего послания. И я так думал. Но в Москве, ни в Патриархии, ни от частных лиц я не слышал даже и намека на подтверждение наших заграничных слухов. Ни в естественности его смерти, ни в принадлежности ему послания там нет сомнений. В одной из частных бесед в присутствии митрополита Сергия и двух-трех иерархов, членов Синода, митрополит Серафим, рассказывая об обстоятельствах смерти, погребения Патриарха и о признании, согласно воли почившего, Местоблюстителем митрополита Петра, коснулся и последнего послания Патриарха. Рассказ собственно был для меня, а остальные хорошо знали обо всем. Часов в 7 вечера перед смертью были у Патриарха, проживавшего в лечебнице, некоторые иерархи. Обычная беседа со Святейшим не предвещала скорой развязки его со скорбной земной жизнью. Может быть в личном предчувствии смерти, он передал два пакета митрополиту Петру – один о Местоблюстительстве, а другой – неизвестно о чем. После погребения, в присутствии всех участвовавших в отпевании умершего иерархов, был вскрыт пакет о Местоблюстительстве. Немало было разговоров, как быть, как исполнить волю Почившего, так как первые два кандидата – митрополиты Кирилл и Агафангел были в ссылке, а на лицо третий, митрополит Петр. Благоразумие выяснило, что, согласно воли Патриарха, Местоблюстителем должен быть тот, кто может сейчас же, без внешних затруднений восприять эту власть; таковым и был митрополит Петр, который, несмотря на отказ, упрошенный иерархами, а главным образом, в силу видимой необходимости, и принял на себя бремя Местоблюстительства. Время было уже позднее; утомленные и служением и обсуждением иерархи подписали составленный акт о Местоблюстительстве и разошлись; а митрополит Петр, естественно взволнованный всем происшедшим, совсем забыл про другой пакет Патриарха, и вспомнил о нем уже через неделю. Пригласил к себе митрополитов Тихона Уральского и Серафима Тверского и в