из Московских иерархов, так как такое собрание не было бы Собором, а между тем церковные мятежники могли поставить на нем вопрос о самом Местоблюстителе и употребить все меры к тому, чтобы вынести решение против него; тогда ликвидация Местоблюстителем этого самочинного решения могла бы быть большим вредом для мира Церкви, а его самого положение, конечно, нимало не улучшилось бы. Поэтому он заявил, что ответственным лицом за Церковь является он; о действиях же его будет судить Господь и Всероссийский канонический Собор. В таком полном достоинства ответе Господь ему судил лучший выход – подвиг исповедничества. На другой день он был взят в тюрьму. А заместителем себя, еще ранее заготовленным письменным актом, он назначил митрополита Сергия.

Признание нашими первоиерархами советской власти, как власти Богом данной, было свидетельством долга и верности воле Божией. Но это само по себе, в прямом смысле, нисколько не могло побуждать советскую власть к легализации Православной Церкви, хотя и могло казаться, что главнейшим тормозом для того было недоверие в лояльности к ней церковной иерархии вообще. Безбожная власть уже по самому существу своему не может быть равнодушной, лояльной к Церкви Христовой, видя в ней всегдашнего непримиримого врага себе; и это вполне естественно: дело ведь не в штыковой схватке двух враждующих сторон, а в неизбежном, глубоком и непримиримом внутреннем духовном антагонизме. Не признавая последнего, советская власть своим внутренним существом вынуждалась быть враждебной к Церкви, делая и позволяя в отношении ее все, что могло ослаблять и расстраивать ее внутреннюю и внешнюю жизнь. Конечно, о легализации Церкви, без какой-либо вынужденности к тому, не могло быть и речи. Открытое, действительное, нелицемерное признание первоиерархами советской власти, как власти данной Богом, естественно, для самой власти показалось полной победой ее над Церковью, капитуляцией ее. Однако здесь то и полагалась основа для концентрации духовной силы Церкви, при надлежащем подчинении ее «кесарю». Церковь Христова только тогда бывает непобедимой страшной духовной силой для врагов ее, когда она облачается в волю Христову, делается послушной Ему и подвигом исповедничества является свидетельницей верности Ему. Вера народа крепла, истинная «соборность» ширилась, концентрируя народ около канонической власти; вырастала такая духовная мощь, которая не могла быть не ощущаема властью, как сила ей опасная, если она не даст ей надлежащего течения. Постепенно выявилась нужда дать легализацию Церкви. Бог судил получить ее митрополиту Сергию.

Глава IV

Высокопреосвященнейший митрополит Сергий – крупнейший иерарх мирного времени, иерарх незаурядного ума, учености, известный в широких кругах просвещенного русского общества. Не будучи членом Синода по положению, он, однако, почти неизменно заседал в нем. Это положение почти невольно и незаметно увлекало в политиканство, качество тогда считавшееся и в иерархе чуть ли не достоинством, порождавшее ненужную гибкость в деятельности и ослаблявшее прирожденную силу воли. Некоторые иерархи, вероятно, помня его совместную работу в Синоде, доселе считают митрополита Сергия человеком слабой воли. Но едва ли это так. Там была скорее обычная для многих того времени жизненная приспособляемость, и только, но не выявление природной воли.

В мирное время эта гибкость могла проходить благополучно. Но в церковной смуте она нанесла ему сильный удар, от которого он, переживя бурю глубокого душевного потрясения, поднялся в надлежащем достоинстве, в присущей ему духовной красоте. Патриарх удален от церковного Управления. Основатели живоцерковни-чества, худшие из церковного клира, самочинно объявившие во всей Церкви себя Высшим Церковным Управлением, будто свободно переданным им Патриархом, потоком устремились к захвату в свои руки всей Церкви.

С борьбой ли, без борьбы ли, волею ли, или неволию, ведением ли, или неведением, – кто знает? Но попущением Божиим был увлечен сюда и митрополит Сергий. Его присутствие здесь, несомненно, придало живоцерковничеству огромную моральную силу и, быть может, некоторые чрез него и преткнулись о камень соблазна, перейдя в живоцерковный раскол. Но думается, что сам он своим светлым умом, более чуткой совестью, скоро почувствовал и уразумел силу падения. Но пред кем покаяться? Кто исцелит душу? Патриарх заключен. Целый год пришлось ему быть с самим собой, нося в себе свое падение, омывая его воздыханиями, а может быть и слезами. Освобожденный Патриарх обратился ко всей Церкви с посланием, в котором всех отступивших в живую Церковь иерархов назвал, по праву апостольского преемства, безблагодатными. Восчувствовал правду эту митрополит Сергий, и один из первых, если не первый, предстал пред Патриархом и всей Церковью с сокрушенным покаянием, снявши все иерархические одежды, как символ иерархической благодати и высокого сана, оставшись в положении простого инока. Потребовал ли от него такого покаяния Патриарх, или он сам предложил Святейшему свою искреннюю просьбу о том, только появление кающегося выдающегося иерарха пред лицом Первосвятителя с сонмом иерархов и духовенства, среди переполнившего собор народа, не говоря о произведшем на всех огромном впечатлении, свидетельствовало о таком глубоком сознании своего падения, перед которым в ничто обращались ложный стыд и все взоры и разговоры внешнего мира, лишь бы быть в единении с Матерью Церковью, а через нее и со Вселенской, в которой одной достигается спасение. От лица всей Церкви Патриарх принял покаяние, восстановил его в митрополичьем достоинстве и поставил его сослужить ему в Божественной Литургии первым после себя. Митрополит Сергий встал в подобающей ему высоте и природном достоинстве, величии духа. О слабости воли в нем тут уже говорить нельзя. Дальнейшие четырехкратные темничные узы для него были такими, о которых он рассказывает всегда с приятной на лице улыбкой. Ни тени огорчения или укора кому-либо. Кажется он желал их, чтобы с избытком, если только можно говорить здесь о духовной мере, покрыть свое грустное прошлое, и возрастать духовно.[6] Ни разу даже он не обмолвился мне о тяжести тюремного заключения, как будто ее он и не чувствовал. Это от того, что день и вечер он расположил для богослужебного и, так сказать, келейного молитвенного подвига, применительно к тем часам дня и вечера, когда он выполняется на свободе. Ему приходилось почти всегда жить в одиночной камере, в которой находилась койка, стол и стул. В определенное время доставлялся обед, восполнявшийся в достаточном количестве приношениями православных, кипяток при выдаче определенной порции чая и сахара. Для обеда и чая требовалось немного времени, а остальное он так располагал: утром по приведении себя в порядок от сна, прочитывал все положенные утренние молитвы; затем, после малого перерыва, становился для отправления утреннего богослужения, вычитывая положенные псалмы, а на кафизмах хорошо знакомые ектении, песнопения, отдельные песни знакомого канона и первый час. Часов около