со времен учреждения первого правительства. Однако в христианстве, хотя бы теоретически, всегда проповедовалась ценность каждой человеческой души сама по себе, а не как средство достижения славы для других. Христианская мораль придала современной демократии силу и во многом отвратила нынешние правительства от исключительной заботы об интересах богатых и влиятельных. В этом отношении фашизм является возвратом к наихудшим традициям древнего язычества.

Если фашизму суждено преуспеть, он ни в коей мере не исцелит зло капитализма, а напротив, сильно его усугубит. Вся ручная работа будет осуществляться принудительным трудом на уровне прожиточного минимума, у задействованных в нем людей не будет ни политических прав, ни свободы выбора жилья или места работы, а возможно, и нормальной семейной жизни; они, по сути, превратятся в рабов. Начало этого уже можно заметить в том, как Германия расправляется с безработицей. Похоже, рабство и в самом деле – неминуемое последствие капитализма, освобожденного от демократии, а судя по схожим условиям принудительного труда в России, неизбежный результат вообще любой диктатуры. Действительно, абсолютизм и в прошлом неизменно сопровождался той или иной формой рабства или крепостной зависимости.

Все это обязательно настанет в случае победы фашистов, однако маловероятно, что его успех будет долговечным, так как фашизм не решает проблемы экономического национализма. Главной мощью на стороне нацистов всегда была тяжелая промышленность, в особенности производство стали и химикатов. Тяжелая промышленность, консолидированная в масштабе нации, – величайшая сила, толкающая нынче к войне. Если подчинить правительства цивилизованных стран интересам тяжелой промышленности – что в некотором роде уже и происходит, – войны не миновать. Война приближается с каждой новой победой фашистов, а когда она все-таки разразится, скорее всего, фашизм будет сметен вместе со всем остальным, что существовало к ее началу.

Фашизм – не упорядоченный набор убеждений, в отличие от laisser-faire[13], социализма или коммунизма; это, по существу, эмоциональный протест, частично со стороны тех представителей среднего класса (таких как мелкие торговцы), которые пострадали от современного экономического развития, частично – анархично настроенных индустриальных магнатов, чья жажда власти переросла в мегаломанию. Фашизм иррационален в том смысле, что не способен достичь того, на что надеются его приверженцы; фашизму сопутствует не философия, а психоанализ. Результатом его успеха будет лишь распространившаяся повсюду обреченность; однако несостоятельность в плане решения проблемы войны не позволит этому успеху продлиться долго.

Я уверен, что ни в Англии, ни в Америке фашизм не победит – в обеих странах этому помешает устойчивая традиция представительного правления. Каждый гражданин привык чувствовать себя участником государственной политики и не захочет поступиться правом выражать свои политические мнения. Всеобщие и президентские выборы для них – нечто вроде спортивных событий, как дерби, и без них жить куда скучнее. В отношении французов уверенности меньше, хотя я бы очень сильно удивился приходу фашизма во Франции, разве что на короткий период во время войны.

И наконец, самые убедительные, на мой взгляд, возражения относятся в равной степени и к фашизму, и к коммунизму.

Оба режима являются попыткой небольшой группы людей насильно придать всему остальному населению некую предопределенную форму. Люди для них – то же самое, что подсобный материал для человека, производящего какое-то изделие: в процессе, согласно замыслу, а не под действием законов развития, заложенных в нем природой, материал претерпевает множество изменений. В случае любого живого существа, и в особенности человека, спонтанный рост, как правило, приводит лишь к достаточно определенным результатам, тогда как любые отклонения могут быть получены исключительно путем давления и деформации. Эмбриологи научились выводить животных с двумя головами или носами на ногах вместо пальцев, но удовольствия от жизни такие уродцы не получают. Схожим образом фашисты и коммунисты, имея в своем представлении определенный общественный порядок, деформируют личности, подгоняя их под некий шаблон; тех же, кто не поддается задуманной трансформации, убивают или сгоняют в концентрационные лагеря. Я не верю, что подход, совершенно не считающийся со спонтанными импульсами индивида, является этически оправданным или может надолго задержаться на политическом олимпе.

Как кусту можно придать форму петуха, так же насильственно можно перекроить и человека. Только куст не сопротивляется, а человек независимо от желаний диктатора продолжает активно действовать. Обкромсанный куст не сможет, как садовник, наброситься с секатором на другие кусты, тогда как искореженная личность всегда найдет более смирные души, на ком можно отыграться ножницами поменьше. Искусственно сформированные люди оказываются либо жестокими, либо апатичными, а то и теми и другими попеременно. Как бы то ни было, от населения с такими характеристиками ничего хорошего ожидать не приходится.

Еще одно соображение, которому ни коммунисты, ни фашисты не уделяют должного внимания, – это последствия нравственного компромисса для диктатора. Тот, кто изначально не испытывает симпатии к людям, сразу будет действовать безжалостно и на пути к своим целям не побрезгует никаким насилием. Если же изначально ему мучительно видеть страдания, которые теория обязывает его причинять, ему придется либо уступить место куда более толстокожему преемнику, либо подавить в себе человеческое начало. Тогда он, скорее всего, станет еще большим садистом, чем тот, кому не пришлось себя ломать. В любом случае управление страной окажется в руках безжалостного человека, использующего тот или иной режим для маскировки своего стремления к власти. По непреложной логике деспотизма какими бы благородными ни были изначальные цели диктатуры, они постепенно рассеются, и за ними все отчетливее начнет проступать истинная цель государственной машины – удержание диктаторской власти.

Чрезмерное увлечение техникой привело к так называемой «непрочности манипулятора», при которой отдельные личности и целые сообщества воспринимаются как нечто неодушевленное, а руководители обожествляются: под давлением гнутся не только люди, на которых оно направлено, но и сами манипуляторы. Вот почему социальная динамика – наука очень сложная, и изучена она недостаточно, чтобы за диктатуру можно было поручиться. Типичный манипулятор невосприимчив к нуждам естественного развития жертвы, поэтому пассивной адаптации под заданный шаблон, на которую он надеется, не получается. Вместо этого происходит болезненный и искаженный рост, приводящий к гротескному и жуткому результату. Важнейший психологический довод в пользу демократии и терпимости состоит в том, что люди, лишенные возможности свободного естественного развития, превращаются в изуродованных монстров.

Как бы то ни было, в равной степени не принимая ни коммунистическую, ни фашистскую идеологию, я глубоко сожалею, что многие видят в них единственно возможные альтернативы, а демократию считают отжившей. Если их рассматривать как единственные альтернативы, они таковыми и станут, а иначе – не станут.

Глава VII

В защиту социализма

Подавляющее большинство социалистов нашего времени – апостолы Карла Маркса,