говоря уже о «Материализме и эмпириокритицизме» Ленина. Я не отношу себя к материалистам, хотя от идеализма отстою еще дальше. Ни в какую диалектическую необходимость исторических перемен я не верю; это убеждение Маркс перенял у Гегеля, исключив его единственную логическую подоплеку, а именно: первичность «идеи». Маркс верил, что следующая стадия развития человечества обязательно должна содержать в себе некий прогресс. Лично я никаких оснований для подобной уверенности не вижу.

2. Я не согласен с трудовой теорией стоимости Маркса, равно как и с его теорией прибавочной стоимости в ее нынешнем виде. Ложность взятого Марксом у Давида Рикардо вывода о том, что обменная стоимость товара пропорциональна труду, вложенному в его производство, доказана теорией Рикардо о земельной ренте, в результате чего от этого вывода давно отказались все немарксистские экономисты. Теория прибавочной стоимости вытекает из теории народонаселения Мальтуса, которую во всем остальном Маркс отвергает. В марксистской экономике отсутствует логическая целостность – это, скорее, попеременное принятие и отметание старых доктрин для обоснования своих выпадов против капиталистов.

3. Считать непогрешимым кого бы то ни было опасно; это неизбежно приводит к чрезмерному упрощению. Доктрина о боговдохновенности Библии породила в людях слишком рьяную готовность доверять некоему Священному Писанию. Такое слепое поклонение чьей-то догме противоречит научной мысли.

4. Коммунизм недемократичен. Так называемая «диктатура пролетариата» – на самом деле диктатура меньшинства, ставшего олигархическим господствующим классом. История свидетельствует, что руководство всегда осуществляется в интересах руководящего класса, за исключением тех случаев, когда ему грозит потеря власти. Причем это не только урок истории, но и учение самого Маркса. Господствующий класс в коммунистическом государстве наделен куда большей властью, чем капиталисты в «демократической» стране. Пока ему принадлежит военная мощь, он может использовать свою власть для выбивания себе преимуществ ничуть не менее хищнических, чем у капиталистов. Исходить из того, что он будет действовать в интересах общего блага, – не иначе как тупой идеализм, который, кстати, противоречит политической психологии марксистов.

5. Коммунизм отрицает свободу, в частности интеллектуальную свободу, в большей степени, чем любой другой режим, за исключением фашизма. Полное объединение экономической и политической власти создает страшнейшую машину угнетения, не оставляющую ни единой лазейки. В такой системе прогресс в конце концов станет невозможным, так как цель бюрократов – противостоять любым переменам, кроме тех, что усиливают их власть. Значимые новшества могут произойти разве что случайно, если при каком-то стечении обстоятельств непопулярным товарищам удается выжить. Кеплер жил за счет астрономии, Дарвин – за счет унаследованного богатства, Маркс – за счет «эксплуатации» Энгельсом манчестерского пролетариата. Подобные случаи выживания вопреки непопулярности при коммунизме просто немыслимы.

6. У Маркса, как и в современной коммунистической мысли, физический труд неоправданно превозносится над умственным. Это сильно отпугивает многих умственных работников, которые иначе могли бы увидеть преимущества социализма, а без их помощи едва ли получится создать социалистическое государство. Разделение на классы у марксистов – больше даже на практике, чем в теории – происходит слишком рано на социальной шкале.

7. Проповедование классовой борьбы наверняка приведет к тому, что она разразится тогда, когда противоборствующие силы более-менее сравняются, или даже при превосходстве у капиталистов. При перевесе на стороне капиталистов столкновение выльется в наступление реакционной эры. Если же силы у обеих сторон будут примерно равны, результатом, с учетом современных методов ведения войны, может стать гибель цивилизации, которая положит конец как коммунизму, так и капитализму. На мой взгляд, там, где существует демократия, социалистам следует действовать убеждением и прибегать к силе только для отторжения незаконного применения силы своими противниками. Этими методами социалисты смогут добиться такого преимущества, что решающая война будет короткой и недостаточно серьезной, чтобы разрушить цивилизацию.

8. В учении Маркса, как и в коммунизме, столько ненависти, что в случае их победы я бы не рассчитывал на установление порядка, не приветствующего проявлений враждебности. Более того, поводов для подавления лишь прибавится, особенно если коммунисты придут к власти в результате жестокой и сомнительной войны. Вряд ли у победителей возникнет желание заняться созидательным восстановлением. Марксистам свойственно забывать, что у войны своя психология, порожденная страхом и не зависящая от сути изначальных разногласий.

Мнение о том, что коммунизм и фашизм – единственно возможный сейчас выбор, представляется мне неверным в отношении Америки, Англии, Франции и, пожалуй, даже Италии и Германии. Англия испытала фашизм при Кромвеле, Франция – при Наполеоне, однако это не помешало им впоследствии прийти к демократии. Политически незрелые нации – далеко не лучший ориентир в политическом развитии.

Мои возражения против фашизма гораздо проще возражений против коммунизма и в некотором смысле гораздо принципиальнее. С конечной целью коммунизма я в принципе согласен; мне претят скорее средства, чем цели. А в отношении фашизма я категорически не приемлю ни цели, ни средства.

Фашизм – явление сложное. Его германская и итальянская разновидности сильно различаются, а если он распространится на другие страны, то и там предположительно примет другие формы. И все же есть определенные фундаментальные положения, без которых он перестает быть фашизмом. К ним относятся: недемократичность, национализм, капитализм и привлекательность для тех прослоек среднего класса, которым и так плохо при нынешнем положении, а при социализме или коммунизме станет еще хуже. Коммунизм тоже антидемократичен, но только на первых порах, по крайней мере если их теоретические заявления найдут выражение в реальной политике. Кроме того, он представляет интересы всех работающих людей, которые составляют большинство населения в развитых странах и которые при коммунизме должны составить все население. Антидемократичность фашизма более фундаментальна. Он не признает великое счастье для как можно большего числа людей в качестве правовой основы государственного устройства, а выделяет определенные личности, национальности и классы как «лучшие» и единственно достойные внимания. Остальных нужно просто заставить служить интересам избранных.

Для достижения власти фашизму необходимо заручиться поддержкой значительной части населения. В Германии и в Италии он развился на основе социалистического движения, из программы которого были выброшены все антинационалистические идеи. Плановая экономика и усиление роли государства перешли из социализма, однако планирование, вместо преимуществ для целого мира, должно было приносить пользу высшему и среднему классам в отдельно взятой стране. И оберегать их интересы следовало не за счет увеличения продуктивности, а за счет большего угнетения как наемных работников, так и непопулярных групп в само́м среднем классе. Что касается классов, на которые благодать не распространяется, те могут в лучшем случае рассчитывать на успех, возможный в хорошо отлаженной тюрьме, – свыше этого им и желать нечего.

Принципиально неприемлемым для меня в фашизме является провозглашение некой части человечества как единственно значимой. Сильные мира сего, несомненно, практикуют подобный отбор