В тот момент я наконец перестала чувствовать себя одинокой.

Вскоре парк и скамейка, на которой мы сидели, погрузились в темноту. Я помню сладкий запах жасмина в воздухе, затихших птиц и включенные фонари, отбрасывающие тусклый свет на гравийную дорожку.

– Ты это чувствуешь? – вдруг спросил он, расстегивая две верхние пуговицы на своей рубашке. – Чувствуешь тепло?

Я кивнула, и он взял меня за руку и прижал ее к своему лбу. На линии роста волос блестели капельки пота, он был мокрый.

– У тебя такая холодная рука, любимая моя. – Он обхватил ее руками и поцеловал. – Как ты можешь быть такой холодной, когда жара настолько невыносима?

Его лицо озарилось. Так происходило всегда, когда ему в голову приходила какая-то идея. Словно он забавлялся своим воображением. Он поднял меня со скамейки и, крепко прижимая меня к себе, закружился.

– Идем, я хочу показать тебе одно тайное место, – прошептал он, прижавшись щекой к моей.

Мы медленно брели по городу, словно времени не существовало. С Алланом было легко. Я делилась с ним своими мыслями. Рассказывала о своей тоске. О своем горе. Он слушал. Он понимал.

Наконец мы увидели Отёйский мост-виадук. Двухуровневый мост, который давал железной дороге возможность пересекать широкую реку. Мы спустились по лестнице на несколько пролетов к пляжу, где оставляли на ночь речные катера.

– Куда ты меня ведешь? Что это за тайное место?

Я замешкалась, остановилась на полпути. Аллан подбежал, чтобы забрать меня. С нетерпением.

– Ну же, ты не считаешься парижанкой, пока не искупаешься в Сене.

Я уставилась на него. Искупаться? Как вообще можно такое предлагать?

– Ты с ума сошел? Я не стану перед тобой раздеваться. Ты же не думаешь, что стану?

Я отшатнулась от него, но он крепко держал мою руку и был таким неотразимым в своем безумии.

– Я закрою глаза, – прошептал он. – Не буду смотреть, обещаю.

Мы перелезли через три катера. Они были пришвартованы в один ряд. У самого последнего имелась на корме лестница. Аллан снял рубашку и брюки и идеальным прыжком погрузился в воду. Меня окутала тишина, рябь на поверхности черной воды сгладилась. Я позвала его по имени. Он вдруг показался возле катера. Ухватился за борт и повис на руках. С его темных волос стекала вода. Улыбнулся широкой белоснежной улыбкой.

– Я держался в стороне, чтобы леди нырнула незамеченной. Давай поторопись, – засмеялся он и снова исчез.

Я умела плавать, научилась в Стокгольме. Но было очень темно, и я помню, как мое сердце колотилось от волнения. В итоге я скинула туфли и позволила платью упасть на пол. Под ним прятался корсет, в то время они были обычным явлением. Из плотного шелка, под цвет кожи и с жесткими чашками, поддерживающими грудь. Я не стала его снимать. Когда я занесла ногу над поверхностью воды, Аллан схватил за нее. Я громко закричала и с всплеском упала в его объятия. Его смех эхом разнесся под арками моста.

С. Смит, Аллан

Аллан веселил меня. Переворачивал мой мир с ног на голову, и я все еще думала, что он слегка сумасшедший. Но только сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что он понимал людей и знал, куда движется этот мир. Когда я смотрю на современные молодые семьи, то вижу людей, о которых он так давно говорил.

– Твой дом – это твой собственный маленький мир, – говорил он. – Твоя собственная держава. Вот почему дом следует адаптировать для той жизни, какой ты живешь. Кухня должна соответствовать еде, которую на ней готовят, людям, которые живут в этом доме. Кто знает, может, в будущем в наших домах совсем не будет кухонь. Зачем они нам нужны, если есть рестораны, которые готовят еду куда лучше нас?

Меня сильно забавляли его слова про дома без кухонь, ведь тогда как раз стали доступными первые холодильники и бытовая техника. Все стремились набить свои кухни всевозможными современными удобствами, различной техникой.

– Может, в будущем наши кухни будут похожи на ресторанные? – засмеялась я. – А может, иметь собственного повара и одну-две официантки станет нормой?

Он всегда игнорировал сарказм в моих комментариях и оставался серьезным.

– Я имею в виду, что все меняется. Старые здания сносят, возводятся новые. Декоративная отделка сменяется функциональной. В результате и комнаты обретут новое значение.

Я покачала головой, не уверенная, шутил он или говорил серьезно. Мне нравилась его способность использовать воображение, создавать невероятные абстрактные рисунки, такие же сюрреалистические, как и некоторые картины, выставляемые в то время в Париже. Аллан считал архитектуру основой всех человеческих отношений и, следовательно, решением всех жизненных проблем. Он жил материалами, углами, фасадами, стенами и закоулками. Когда мы шли прогуляться, он мог внезапно остановиться и смотреть на здание, пока я не кидалась в него шарфом или перчаткой. Тогда он всегда поднимал меня на руки. И кружил, как ребенка. Мне нравилось, что он вел себя так, как будто я всецело принадлежала ему, нравилось, что он осмеливался целовать меня посреди парижских оживленных улиц.

Иногда он садился и ждал меня у студии, в которой я работала. Когда я выходила в конце дня, полностью накрашенная, он с гордостью приобнимал меня и сопровождал в какой-нибудь ресторан. Странно, но нам с Алланом всегда было что рассказать друг другу, и никогда неловкое молчание не омрачало наших встреч. Мы гуляли по Парижу и не обращали внимания на бурлящую вокруг жизнь, полностью отдаваясь друг другу.

Денег у него было немного. А еще он понятия не имел, как вести себя в высшем свете. Никогда даже не ходил в престижные места, потому что его единственный комплект одежды был безнадежно большим и старомодным. Он выглядел как подросток, надевший папин костюм. На самом деле, не будь он таким обаятельным тогда в парке, я, наверное, даже не заговорила бы с ним. Воспоминание о нашей первой встрече научило меня быть непритязательной к внешнему виду людей.

Иногда совсем необязательно иметь одинаковые интересы или стиль, Дженни. Достаточно веселить друг друга.

С. Смит, Аллан

Я продолжала усердно работать. Улыбалась кроваво-красными губами, позировала, как говорили, завлекала светских дам и склоняла голову для квадратной коробки фотографа. Но моя голова была забита любовью и тоской. Когда мы были не вместе, я постоянно думала об Аллане. Я привыкла сидеть с ним в парке на скамейке. Он рисовал линии в своем альбоме – линии, которые превращались в здания. В этом его маленьком альбоме находился целый город, и мы часто представляли себе, в каком из домов жили бы.

Нередко мне приходилось из-за работы уезжать из Парижа. Мы с Алланом ненавидели это. Однажды он приехал забрать меня из моей квартиры на чужой машине – я помню даже сегодня, что это был черный «Ситроен Траксьон Аван». Он сказал, что довезет меня до замка в Провансе, где я демонстрировала платья и драгоценности. Он был неопытным водителем, возможно, даже впервые сел за руль. Дорога была ухабистой, и машина все время глохла. Я чуть не умерла со смеху.