и увиты растениями; повсюду испускали аромат ящики с нарциссами, тюльпанами, крокусами, круглились кроны лимонных деревьев, посаженных в кадки.

По углам были расставлены античные светильники на высоких бронзовых треножниках. Журчали мраморные фонтаны в виде геркуланумских статуй… Вечерело, и павильоны были полны народу. На помосте оркестр наигрывал легкие вальсовые мелодии, под которые некоторые посетители ели, а некоторые тут же, между столами, носились в танце или, вернее сказать, обнимались, отплясывая. Женщины были в прозрачных платьях, с обнаженными руками и плечами, с прическами, перегруженными кружевом и золотом, мужчины — в сюртуках с немыслимо высокими галстуками, часто с массивными золотыми часами, нарочно закрепленными на виду, то есть в передних нагрудных карманах.

Никогда прежде я не видела ничего подобного. Общество, открывшееся мне, находилось будто в каком-то чаду, пьяном угаре, — казалось, люди предаются безудержному и неприличному веселью, вырвавшись из тюрьмы или спасясь от смерти. Я видела тут и воспитанных дам, и совершенно вульгарных женщин, увешанных, тем не менее, драгоценностями, — раньше никому и в голову не могло прийти, что они могут оказаться на вечеринке под одной крышей.

— Видите? — кивнула Эме чуть хмуро в сторону вальсирующих. — Весь Париж танцует. Все бросились в объятия Терпсихоры[14]! Знаете, что держать бальный зал нынче очень выгодно? К примеру, чтоб потанцевать в отеле Бирон, надо заплатить двадцать пять франков! А в отеле Телюсон — и того дороже.

— Разве теперь достаточно заплатить, чтобы попасть на бал? — растерянно осведомилась я.

— Революция всех уравняла! — язвительно пояснила Эме. — В любое общество можно попасть, имея деньги! Впрочем, у совершеннейших бедняков теперь есть собственные танцевальные залы, вход в которые стоит два су.

— Почему же вы не заведете себе бальный зал, если это так выгодно? — спросила я машинально, лишь бы что-то спросить, ибо еще не вполне поборола в себе оторопь от увиденного.

— Легко сказать, мадам де Ла Тремуйль! Для этого надобно иметь большой дом в Париже, вроде вашего. Нет, моя мечта — игорный салон. Это куда прибыльнее и не в пример легче.

Манеры публики в ресторане Фраскати были, на мой взгляд, ужасны. Мужчины разговаривали с дамами, не снимая головных уборов, и открыто целовали им руки повыше локтя. Женщины, как я заметила, в упор, не стесняясь, разглядывали нас с Эме в лорнет и довольно громко обменивались своими впечатлениями, которые я вполне могла бы расслышать, если б напрягла слух.

Герцогиня уверенно, я бы даже сказала, походкой гренадера пересекла зал и заняла свободный столик в нише. По всему было видно, что она здесь частый гость и официанты ей рады. Служителю, явившемуся по первому щелчку пальцев, она заказала обильный обед и две пинты шабли[15].

— Будет ли петь сегодня Гара, мой любимчик? — поинтересовалась она у официанта.

— Через час или два, мадам. Не одна вы его ждете! — засмеялся официант, ловко сдергивая грязную скатерть со стола и расстилая новую.

Эме наклонилась ко мне:

— Ах, какой это певец! И какой красавец! Я с ума по нему схожу.

Я понятия не имела, кто это, и вообще нахождение в подобном месте вызывало у меня легкую тревогу, будто я находилась в притоне. Неужели именно так живет сейчас столица? Может, мне лучше уйти, пока меня никто здесь не заметил? Прежде чем я успела додумать эту мысль, официант грохнул на стол два горшка с густым овощным супом, дюжину жареных перепелов в виноградном соусе, паштет, большую тарелку с вареньем и овечьим сыром и песочный пирог с мирабелью[16].

Герцогиня всплеснула руками:

— О-о! Мои перепела… Отведайте, Сюзанна, лучше этого могут быть только жареные дрозды!

Меня больше беспокоил громадный запотевший графин с белым вином, который был водружен на стол вместе со снедью. Зачем столько вина? Он напомнил мне большущие фьяски[17] с кьянти, столь популярные в моей родной Тоскане, и я с тревогой сказала об этом сотрапезнице.

— Ну так ничего удивительного, — заявила Эме, — Фраскати итальянец, вот и подает щедро.

Она вскинула на меня глаза и добавила:

— Впрочем, ваши материнские корни — тоже из Италии, насколько я знаю. Черт возьми! Вот теперь мне вполне понятен замысел нашего дружка Талейрана. Каков хитрец, все предусмотрел!

— Что вы имеете в виду?

— Вы — наполовину итальянка. Ха-ха, у вас с Бонапартом куда больше общего, чем можно подумать сначала!..

Мне слегка надоели намеки, которые она то и дело рассыпала на предмет каких-то планов Талейрана относительно меня, и я решила ответить прямо, не останавливаясь даже перед грубостью.

— Что вы болтаете, Эме? Может, вам еще взбредет в голову сказать, что Талейран готовит меня для консульской постели? На мой взгляд, вы именно к этому клоните!

Герцогиня, успевшая уже осушить бокал вина, громко рассмеялась. На щеках у нее уже цвел румянец.

— Э-э, моя дорогая, вы никогда не были глупы! Догадались! Ну, а почему нет? Все может быть!

— Я замужем, если вы забыли.

— Ну и кому когда это мешало? Не лицемерьте! У меня было два мужа… а у вас, насколько я знаю, — целых три, причем один из них был, проклятье, якобинец. А граф д’Артуа, ваш пылкий поклонник? Париж еще не забыл ваших с ним зимних катаний по улицам…

Она глотнула еще вина и, явно желая поставить меня на место, заявила:

— Чем вы лучше других, спрашивается? Ну, чем? Время сделало из каждой из нас куртизанку. Все продаются… — Эме засмеялась и, играя бровями, добавила: — Правда, вам удалось сохранить благопристойный облик. Герцог дю Шатлэ появился очень кстати и дал вам возможность играть спектакль долгого и прочного замужества!..

— По-моему, в вас говорит зависть, герцогиня, — парировала я, скрывая за спокойствием возмущение. Внутри меня все вибрировало. Никогда прежде я не слышала о себе таких мерзких завистливых речей! — У нас с господином дю Шатлэ два сына. Только полный глупец или откровенный недруг может назвать такой брак спектаклем!

— Ах ну да, ну да…

Она обгрызла тушку перепела, отбросила кости в сторону и, небрежно утершись салфеткой, смерила меня недобрым взглядом.

— Не буду судить. Мне нет до этого дела. Я только прекрасно знаю: если дама явилась в Париж и согласилась дружить с первым консулом, ее аристократические принципы забыты. Забыты на-всег-да! Не убеждайте меня в обратном. Это ни хорошо и ни плохо, это просто факт…

Я не стала спорить, потому что не видела смысла переубеждать женщину, настроенную явно враждебно и явно побитую жизнью. Картина ее жизни мне была предельно ясна. В Париже бывшая герцогиня де Флери перебивалась с хлеба на