Сразу после этого Иван Глинка женился на Марии Осиповне, тем самым породнившись с Энгельгардтами. Их брак, вызывающий и сегодня удивление, был воспринят братом Афанасием, скорее всего, драматично. Не этот ли неравный брак так расстроил его и повлек запрет на брак сестры Евгении, матери Глинки, который состоялся на год позже?! Остается только предполагать.

Иван ждал прибавления в семействе уже в 1801 году, так что их тайные отношения (а может быть, о них уже и знал свет) разворачивались до свадьбы. Всего в их браке было пятеро детей. В 1813 году Мария Осиповна умерла в имении Энгельгардта, в Киевской губернии{85}. Многое в этой любовной истории, достойной романа, остается тайной, которую раскрыть пока не удалось. Но благодаря этой тайне Энгельгардт покровительствовал Ивану и всем Глинкам из Новоспасского и Шмакова. Тем более что они являлись людьми приятными и обходительными, любящими искусства. Глинки подолгу жили в доме Энгельгардта в Петербурге.

Примерно в 1819–1820-е годы Мишель попал в известный салон семейства Львовых. В один из приездов отца в Петербург по делам имения он взял с собой к ним сына на музыкальный вечер. Нужно остановиться на представителях этой семьи подробнее, так как они будут тесно связаны с музыкальной историей России и судьбой Мишеля.

Династия Львовых начиналась с известного Николая Александровича Львова (1753–1803). Как уже упоминалось, благодаря изданию его сборника народных песен в моду вошел фольклор. Он был автором либретто и идеологом комической оперы «Ямщики на подставе» (премьера состоялась в 1787-м), музыку к которой написал Евстигней Фомин. Львов, при поддержке Екатерины II, хотел, чтобы она получила статус первой национальной оперы. Впервые основой для профессионального музыкального материала стали в ней русские народные песни.

Его племянник — Федор Петрович Львов (1766–1836) — являлся государственным деятелем. Считалось, что его карьере покровительствовал Аракчеев, однако, по-видимому, до 1818 года, до момента, когда его сын Алексей Федорович поступил на службу к известному своей жесткостью графу, они не были знакомы. Страстью Федора Петровича была музыка, он был хорошим скрипачом, пытался, как и многие, сочинять и занимался литературой. Он выписывал из всех стран Европы «ноты старинных сочинителей»[70]. Скорее всего, речь идет о старинной барочной музыке, написанной для камерного состава инструментов (Боккерини, Корелли), а возможно и музыке Моцарта. Помимо библиотеки его гордостью была коллекция музыкальных инструментов, в которую входили скрипки легендарных мастеров: Страдивари, Штайнера, Амати, Гварнери и др. Федор Пет-рович по родственным связям был близко знаком с Гаврилой Державиным и, скорее всего, придерживался позиций возвращения к старине, которую проповедовало общество «Беседа любителей русского слова».

Подобные взгляды разделял, по-видимому, и его сын Алексей Федорович Львов (1798–1870). Личность выдающаяся, долгое время находящаяся в тени истории. С детства он проявлял особые музыкальные дарования, отец нанимал для него лучших учителей, и с семи лет Алексей уже разыг-рывал с родственниками инструментальные трио. Алексей Федорович писал о постоянном упражнении в «музыке старой школы, трудного расчета», то есть полифонической. Он прошел невероятный путь по государственной службе — от выматывающих двенадцатичасовых работ инженером на поселениях Аракчеева, службы у Бенкендорфа до начальника личного конвоя императора и директора Придворной певческой капеллы (1837–1861). Воспитание отца не пропало даром. Алексей Федорович стал лучшим русским скрипачом своего времени. О нем знали в Европе. Им восхищались такие профессионалы, как Мендельсон, Берлиоз и Шуман.

Многие современники вспоминали такую байку. Роберту Шуману предложили организовать и возглавить Санкт-Петербургскую консерваторию.

Но немецкий композитор удивленно ответил:

— Если в России есть такие музыканты, как господин Львов, то в Россию нужно ехать не учить, а учиться.

Когда Глинка пришел в салон Львова-старшего, карьера Алексея Львова еще только начиналась и он находился под начальством Аракчеева, выказывающего благосклонность к инженерным талантам юноши. Глинка вспоминал, что «нежные звуки милой скрипки Алексея Федоровича глубоко врезались» в его память[71].

Еще одним центром музыкальной жизни были вечера у московского богача, тайного советника Петра Ивановича Юшкова, владельца легендарного крепостного оркестра. Он, как и его отец были известными масонами. Они верили в сообщество особых духовно развитых людей. Для них искусства, и особенно музыка, представлялись одним из способов познания высших истин, что было созвучно и Глинкам. С 1813 года он жил в Петербурге. У него каждую неделю давали инструментальные и вокальные концерты. Его гордостью был оркестр из двадцати двух музыкантов, обладающих выдающимися музыкальными способностями. Юшков не жалел средств, доставшихся ему в наследство от отца, на обучение своих музыкантов, ведь уникальность оркестра повышала его социальный статус в обществе{86}.

От либерализма к мистицизму

Постепенно либеральный вектор образования в пансионе изменялся, как и менялся характер власти Александра I. Прежнее реформаторство перешло в глубокий мистицизм императора. В 1815 году он призвал европейских союзников к подписанию Священного союза, самого странного в истории дипломатии документа. В нем очерчивалась перспектива дальнейшего объединения всех народов и армий в единую христианскую державу. Эта мера должна была защитить мир от революционных и военных разрушений. Еще раньше его мистические настроения утвердились в Библейском обществе, созданном в 1812 году. Оно должно было обеспечить каждого жителя империи, в том числе те этносы, которые имели разные вероисповедания, Священным Писанием на современном русском языке.

Теперь Александр считал, что образование должно опираться на твердые христианские начала, без примеси либерализма. Тем самым он хотел избавить российское дворянство от его главных бед — невежества и безнравственности.

В 1817 году император назначил своего близкого друга, президента Библейского общества князя Александра Николаевича Голицына{87} на новую должность. Он возглавил «двойное» министерство — по духовным делам и делам народного просвещения. Ходили слухи, что Голицын предлагал закрыть университеты как места вредного свободомыслия. На практике все это привело к значительной ревизии гимназических и университетских программ.

Когда Глинка приехал учиться в пансион, эти реформы только набирали силу. Постепенно образование и религиозное проповедничество сводились воедино. Но после смены идеологического курса пансион уже не мог удовлетворять запрос власти. Казалось немыслимым, что в государственном учреждении, готовящем элитных чиновников, идут разговоры о свободе каждого и ценности естественного рационального права, и даже религиозное воспитание, которому уделяли большое внимание, не могло ослабить влияние этих новых идей.

Реформы были неизбежными.

Власть обратила пристальное внимание на Петербургский пансион летом. Тогда Кюхельбекер во время каникул, в июле 1820 года, читал запрещенные стихи сосланного Пушкина. Учитель словесности был уволен. С начала учебного года среди юношей начались недовольства. В январе 1821 года темпераментный Лев Пушкин на одном из уроков вступил в открытый конфликт с педагогом, который закончился тем, что учащийся требовал вернуть Кюхельбекера. Последовали разбирательства внутри пансиона с отчислением зачинщика{88}.

Было бы странным, если бы управление пансиона не приняло никаких мер