Ему стало по-настоящему нехорошо. Он вспомнил, как он вёл себя накануне вечером. И пауков тоже вспомнил. Впервые в жизни он видел напуганных пауков.

— Ох-ох, — пробормотал папа.

Он хотел сесть, но вдруг заметил берестяной свиток и похолодел. Уши встали торчком под шляпой. Свиток лежал в черпаке, на дне лодки, и медленно катался туда-сюда, повторяя движение волн.

Муми-папа тут же позабыл о своём недомогании. Его лапа осторожно поползла в сторону свитка. Он взглянул на хаттифнатов: те, как всегда, не сводили глаз с горизонта. Но вот берёста у него, он сжал лапу, медленно потянул свиток к себе. И в тот же миг почувствовал лёгкий удар электрического тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика. Хотя стрельнуло до самого затылка.

Муми-папа долго лежал неподвижно, стараясь успокоиться. Потом медленно развернул секретный документ. Обычная белая берёста. На ней — ни карты, где зарыты сокровища, ни шифра. Ничего.

Может, это такая визитная карточка, которую хаттифнат оставляет из вежливости для других хаттифнатов на каждом одиноком острове? Может, получая этот маленький разряд тока, хаттифнаты испытывают такое же тёплое дружеское чувство, как мы, когда открываем долгожданное письмо? Или, может быть, они умеют читать невидимый шрифт, недоступный пониманию обычных троллей? Разочарованный, Муми-папа скрутил свиток и поднял глаза.

Хаттифнаты спокойно наблюдали за ним. Муми-папа покраснел.

— Как-никак мы в одной лодке, — сказал он.

Папа не ожидал, что ему ответят. Он, как хаттифнаты, развёл лапами, беспомощно и сокрушённо, и вздохнул.

Ветер тихим воем отзывался в натянутых штагах. Море катило мимо них свои серые волны к самому краю света, и Муми-папа с грустью подумал: «Если это — разгульная жизнь, я лучше съем свою шляпу».

Острова бывают очень разные, но, если они достаточно малы и заброшены достаточно далеко в море, они непременно немного одиноки и печальны. Вокруг сменяются ветра, идёт на убыль жёлтая луна, чернеет по ночам море. Но сами острова неизменны, лишь хаттифнаты иногда приплывают к их берегам. Скалы, валуны, камни, забытые полоски земли — их и островами-то не назовёшь. Возможно, перед приходом дня они ныряют под воду и выныривают ночью, чтобы оглядеться по сторонам. Ведь мы так мало знаем. Хаттифнаты, с которыми плыл Муми-папа, останавливались на каждом таком островке. Где-то их поджидал небольшой берестяной свиток. Где-то не поджидало ничего, и остров был гладкой тюленьей спиной, вокруг которой играли волны, или рваной скалой с высокими сугробами красных водорослей. Но везде, где бы хаттифнаты ни останавливались, на самой вершине острова они оставляли маленький белый свиток.

«Они одержимы какой-то идеей, — подумал папа. — Эта идея для них важнее всего остального. И я намерен следовать за ними, пока не узнаю, что́ это».

Красные пауки им больше не попадались, но, когда лодка причаливала, папа всё же оставался на борту. Потому что эти острова напомнили ему о других островах, оставшихся далеко позади, о семейных плаваниях и тенистых бухтах, о палатке и маслёнке, которую прятали под лодку, в тень, о стаканах сока на песке и плавках, разложенных на камне… Разумеется, он нисколько не скучал по этой уютной верандной жизни.

Это была просто мимолётная мысль, навеявшая грусть. Ерунда, которая больше не шла в расчёт.

Папа вообще теперь рассуждал иначе. Он всё реже вспоминал, что́ ему довелось повидать за свою привольную и кипучую жизнь, и столь же редко мечтал о том, что́ принесут ему грядущие дни.

Его мысли скользили вперёд, как лодка, без воспоминаний и надежд, как странствующие серые волны, которым не важно, доберутся они до горизонта или нет.

С хаттифнатами папа больше не заговаривал. Он вместе с ними глядел на море, его глаза, подобно их глазам, выцвели и отражали меняющийся цвет неба. И когда на горизонте попадались новые острова, папа не шевелился, разве что хвост легонько постукивал по настилу на дне лодки.

«Интересно, — как-то раз задумался папа, когда лодка скользила по бесконечной мёртвой зыби, — интересно, не становлюсь ли я сам похож на хаттифната?»

День выдался жаркий, и к вечеру на море накатил туман. Это был тяжёлый и странный, красно-жёлтый туман, и папе показалось, что он немного живой и опасный.

За бортом играли и фыркали морские змеи. Муми-папа видел, бывало, как мелькнёт в воде круглая тёмная голова, перепуганные глаза поглядят-поглядят на хаттифнатов, а потом удар хвоста — и стремглав обратно в туман.

«Они боятся их так же, как пауки, — подумал папа. — Все боятся хаттифнатов…»

В тишине прокатился далёкий гром, потом всё опять стихло и замерло.

Раньше папа всегда думал, что гроза — это жуть как увлекательно. Сейчас он вообще ничего не думал. Он был свободен, но ему ничего не хотелось.

Вдруг из тумана выплыла лодка с большой компанией на борту. Папа вскочил. И вмиг превратился в себя былого: он подкидывал в воздух шляпу, махал руками и кричал. Незнакомая лодка повернула к ним. Она была белая, и парус тоже. И пассажиры тоже были белые…

— О, вот оно как… — сказал папа.

Разобрав, что это хаттифнаты, он перестал махать и сел.

Обе лодки плыли вперёд, не обращая друг на друга никакого внимания.

И тут из тёмного тумана одна за другой выскользнули другие лодки — тени, которые все плыли к одной цели, и все с хаттифнатами на борту. Где-то ехало семь, где-то пять, где-то одиннадцать хаттифнатов, а где-то и вовсе один-единственный хаттифнат, но число всегда было нечётное.

Туман отступил, слившись с сумерками, тоже красновато-жёлтыми. На море было полным-полно лодок. Они направлялись к новому острову, вытянутому, без деревьев и возвышенностей.

Гром громыхнул снова. Он сидел где-то внутри огромной черноты, которая всё разрасталась и разрасталась над горизонтом.

Одна за другой лодки причаливали и спускали паруса. Пустынный берег кишел хаттифнатами, которые уже вытащили свои лодки на берег и теперь приветствовали друг друга.

Повсюду, насколько хватало глаз, бродили белые торжественные существа и кланялись. Они беспрестанно шевелили лапками и шелестели. А вокруг них шепталась прибрежная трава.

Папа стоял чуть поодаль, жадно высматривая в толпе своих хаттифнатов. Это было для него очень важно. Ведь они единственные, кого он немного знал… Да, совсем немного. Но всё-таки.

Однако его знакомые растворились в толпе — хаттифнаты ничем не отличались друг от друга, и папе вдруг стало так же жутко, как на острове с пауками. Он нахлобучил шляпу до самых глаз, напустив на себя грозный и непринуждённый вид.