И как только отдал его, сразу горько, до отчаяния пожалел. Снифф не ел, не спал, не разговаривал. Он целыми днями только и делал, что горевал.

— Но, Снифф, миленький, — беспокоилась Муми-мама, — если ты так сильно любил Седрика, ты мог бы, по крайней мере, отдать его кому-то, кто тебе нравится, а не Гафсиной дочке.

— Эх… — опустив красные, зарёванные глаза, вздохнул Снифф. — Это всё Муми-тролль виноват. Он сказал: если отдать что-то, что очень любишь, то взамен получишь в десять раз больше и будешь чувствовать себя великолепно. Он меня обманул.

— О, — промолвила мама. — Понятно-понятно.

Больше она не нашлась что сказать. «Утро вечера мудренее», — подумала она.

И отправилась к себе. Все пожелали друг другу спокойной ночи, одна за другой потухли лампы. Только Снифф не мог уснуть и всё смотрел на потолок, где в лунном свете качалась тень большой ветки. Ночь была тёплая, и окно оставили открытым, с реки доносились звуки губной гармошки Снусмумрика.

Когда мрачные мысли совсем его одолели, Снифф вылез из кровати и подкрался к окну. Потом спустился по верёвочной лестнице и пробежал через сад, где сияли белые пионы, а тени были черны как уголь. Луна плыла высоко в небе, далёкая и безразличная.

Снусмумрик сидел у палатки.

Сегодня он не играл песен, лишь хвостики каких-то мелодий, походившие на вопросы или короткие звуки, которые мы произносим обычно, чтобы поддержать разговор, когда не знаем, что сказать.

Снифф сел рядом со Снусмумриком и безутешно уставился на реку.

— Привет, — сказал Снусмумрик. — Хорошо, что ты пришёл. Я как раз сижу тут и думаю про одну историю, которая, возможно, покажется тебе интересной.

— Сказки меня сегодня не интересуют, — пробормотал Снифф и весь сморщился от грусти.

— Это не сказка, — возразил Снусмумрик. — Это было на самом деле. Это случилось с тёткой моей матери по отцовской линии.

И Снусмумрик начал рассказывать, потягивая трубочку и время от времени шевеля пальцами ног в тёмной речной воде.

— Жила-была одна дама, которая очень любила свои вещи. Детьми она не обзавелась, так что развеселить или разозлить её было некому, работать и готовить ей было незачем, чужое мнение её не волновало, и она ничегошеньки не боялась. Играть она тоже давным-давно разучилась. Словом, жилось ей довольно скучно.

Но она обожала свои красивые вещички, всю жизнь собирала их, раскладывала и перекладывала с места на место, чистила, так что они становились с каждым днём всё прекраснее, и гости, попадая к ней в дом, просто не верили своим глазам.

— Она была счастлива! — закивал Снифф. — А как выглядели эти её вещи?

— Ну… — откликнулся Снусмумрик. — Она была счастлива, как могла. А ты, пожалуйста, помолчи и дай мне рассказать до конца. Короче говоря, в одну прекрасную ночь, когда она ела в тёмной кладовке свиные отбивные, её угораздило проглотить большую кость. Несколько дней после этого она чувствовала себя странно, а поскольку лучше ей не становилось, она пошла к доктору. Он простукивал её, слушал, просвечивал и тряс — и в конце концов сказал, что кость застряла. Это была очень нехорошая кость, вытащить которую не представлялось возможным. В общем, доктор опасался худшего.

— Да ты что! — заинтересовался Снифф. — То есть он думал, что тётушка помрёт, и не решался ей это сказать?

— Ну да, примерно так, — подтвердил Снусмумрик. — Но тётка моей матери была не робкого десятка и всё-таки выяснила, сколько ещё протянет, а потом пошла домой и стала думать. Несколько недель. Не так уж много.

Она вспомнила вдруг, что в юности мечтала сплавиться по Амазонке, научиться нырять с аквалангом и построить большой весёлый дом для одиноких детей, а ещё совершить путешествие к огнедышащей горе и закатить огромный пир для своих друзей. Но времени на всё это, разумеется, не оставалось. Да и друзей у неё не было, потому что она всю жизнь собирала красивые вещи и на это уходило всё её время.

Как тётка ни ломала голову, она только сильнее впадала в уныние. Она бродила по комнатам, ища утешения у своих замечательных вещей, но вещи её не радовали. Наоборот — она думала лишь о том, что, отправляясь на небеса, ей придётся оставить всё это на земле.

А собирать всё заново там, наверху, ей, уж не знаю почему, не хотелось.

— Бедная! — воскликнул Снифф. — Неужели она не могла захватить с собой хоть какую-нибудь мелочь?!

— Нет, — серьёзно сказал Снусмумрик. — Это запрещено. Помолчи, пожалуйста, дай мне договорить. Однажды ночью тётушка лежала в постели, глядя в потолок, и всё размышляла, как ей быть. Комната была заставлена красивой мебелью, а мебель, в свою очередь, была заставлена красивыми вещами. Вещи были повсюду: на полу, на стенах, на потолке, в шкафах и в ящиках… И вдруг она почувствовала, что задыхается, что все эти предметы душат её, не принося ни малейшего утешения. Тогда ей в голову пришла одна мысль. Причём такая смешная, что тётушка расхохоталась, мгновенно приободрилась и вылезла из кровати, чтобы продолжить свои размышления.

«Надо просто раздать всё имущество, — решила она, — и сразу будет чем дышать». А это очень даже неплохо, если у тебя в желудке застряла кость и ты хочешь в своё удовольствие помечтать об Амазонке.

— Какая глупость! — разочарованно сказал Снифф.

— Ничего не глупость, — возразил Снусмумрик. — Она здорово повеселилась, пока придумывала, что кому отдаст.

У неё была многочисленная родня и куча знакомых — такое порой случается, даже если у тебя нет друзей. Ну и вот, она по очереди вспоминала каждого знакомого и прикидывала, что его больше всего порадует. Это оказалась весёлая игра.

Кстати говоря, тётушка была не дура. Мне она подарила губную гармошку. Ты небось и не знаешь, что моя гармошка из золота и жакаранды?[2] Ну так вот. Тётушка всё мудро продумала, и каждому досталось ровно то, что ему больше всего подходит и о чём он всегда мечтал.

К тому же она была мастерица делать сюрпризы. Она завернула подарки в бумагу и разослала по почте, чтобы никто не догадался, от кого посылка (ведь они никогда не бывали у неё дома, поскольку тётушка опасалась, как бы они чего не разбили).

Но теперь она радовалась, представляя себе их удивление, недоумение, домыслы, и вообще заметно воспряла.