Мама добавила тогда, что едва ли жить разгульной жизнью так уж весело, но у папы на этот счёт были сомнения. «Это как-то связано с электричеством, — уверенно заявила Мюмла. — А ещё они умеют читать чужие мысли, а это некрасиво». И разговор свернул в другое русло.

Папа быстро взглянул на хаттифнатов. Их лапки опять задвигались. «Какой ужас, — подумал он. — Уж не читают ли они своими лапами мои мысли? Вдруг они обиделись?..» Папа стал судорожно причёсывать свои мысли, наводить в них порядок, стараясь забыть всё, что он когда-либо слышал о хаттифнатах, но это оказалось не так-то просто. Сейчас он ни о чём, кроме них, думать не мог. Жаль, поговорить нельзя — ведь это так хорошо отвлекает от размышлений.

Отбросить большие опасные мысли, сосредоточиться на маленьких и безобидных? Но это тоже ничего не даст: чего доброго, хаттифнаты решат, что ошиблись в нём, что он — самый обыкновенный верандный папа…

Муми-папа усиленно всматривался в даль, где на лунной дорожке проступили очертания маленькой чёрной скалы.

Он старался думать попроще: вот остров в море, вот луна над островом, луна плывёт в море — угольно-чёрном, жёлтом, тёмно-синем. И так он думал, пока совсем не успокоился, а хаттифнаты не перестали наконец размахивать своими лапками.

Остров был маленький, но очень высокий.

Тёмный и горбатый, он походил на голову какого-нибудь крупного морского змея.

— Причаливаем? — полюбопытствовал папа.

Хаттифнаты не ответили. Они снесли на берег канат с якорем и закрепили его в расщелине. Не обращая внимания на папу, они полезли наверх. Они водили носами, принюхивались, кланялись, махали лапами, что, очевидно, было частью некоего тайного плана, в который Муми-папу посвящать не собирались.

— Ну и пожалуйста, — оскорбился папа, вылез из лодки и пошёл за ними. — Я только спросил, причаливаем ли мы, хотя, конечно, и сам вижу, что причаливаем, но разве трудно ответить? Хоть намёком, чтобы я не чувствовал, что путешествую в одиночестве. — Но папа сказал это очень тихо, сам себе.

Скала была отвесная и скользкая. Это был недружелюбный остров, который ясно давал понять, что ему никто не нужен. Здесь не росло ни цветов, ни мха, вообще ничего, — злобно насупившись, он просто торчал из моря.

Вдруг папа заметил кое-что жутко неприятное и странное. Под ногами было полным-полно красных пауков. Крошечные, но бесчисленные, они живым красным ковром кишели на чёрной скале.

Ни один паук не сидел на месте, все носились как угорелые, и казалось, что весь остров шевелится и куда-то ползёт в лунном свете.

Это было так гадко, что у папы на миг помутнело в глазах.

Он переступал с ноги на ногу, потом поднял и хорошенько отряхнул хвост. Он озирался в поисках малейшего пятачка, не занятого красными пауками, но такого места не было.

— Мне бы не хотелось вас раздавить, — бормотал папа. — О небо, почему я не остался в лодке!.. Их слишком много, и все одного вида — это противоестественно… все одинаковые…

Папа поискал глазами хаттифнатов и увидел их силуэты на горе, на фоне луны. Один хаттифнат явно что-то нашёл, но папа не мог разглядеть что.

Вообще-то ему было всё равно. Он вернулся в лодку, на ходу отряхивая лапы, как кошка. Пауки начали заползать прямо на него, и папа был крайне возмущён.

Они заползли и на канат, выстроившись длинной красной процессией, и голова этой процессии уже перебиралась на фальшборт.

Муми-папа забился в угол на корме.

«Это сон, — думал папа. — Сейчас я вскочу, разбужу Муми-маму и скажу ей: дорогая, это ужас, просто ужас — всюду пауки, ты себе не представляешь… А она ответит: ох, ну надо же, бедненький ты мой — но посмотри, тут нет ни одного паука, это тебе просто приснилось…»

Хаттифнаты медленно шли к лодке.

Почуяв это, пауки от ужаса встали на дыбы, развернулись и помчались по канату обратно на берег.

Хаттифнаты влезли на борт и оттолкнулись. Лодка выскользнула из чёрной тени и выплыла на лунную дорожку.

— Какое счастье, что вы вернулись! — с искренним облегчением воскликнул папа. — Эти пауки такие мелкие, что к ним и обратиться нельзя. Вы нашли что-нибудь симпатичное?

Хаттифнаты посмотрели на него долгим лунным взглядом и промолчали.

— Я спросил, удалось ли вам что-нибудь найти, — повторил папа, и нос его покраснел. — Если это секрет, можете, так и быть, не рассказывать. Но скажите хотя бы, что вы что-то нашли.

Хаттифнаты смотрели на него и не двигались. Чувствуя, как жар приливает к щекам, Муми-папа закричал:

— Вы любите пауков? Нравятся они вам или не нравятся? Я хочу знать! Прямо сейчас!

Повисла долгая тишина, и тогда один из хаттифнатов шагнул вперёд и развёл лапы. Может, он что-то сказал, а может, это просто ветер шептал над водой.

— Извините, — неуверенно пробормотал папа, — я понимаю.

Вероятно, хаттифнат объяснил ему, что пауки им скорее безразличны. Или выразил сожаление о чём-то таком, что невозможно изменить. Например, что хаттифнаты и Муми-папа, увы, не понимают друг друга и поэтому не могут разговаривать. А возможно, хаттифнат был разочарован и считал, что папа ведёт себя как ребёнок. Папа тихо вздохнул и грустно посмотрел на своих спутников. Теперь он видел, что́ они нашли. Это был небольшой обрывок берёзовой коры — из тех, что море скручивает в свитки и разбрасывает по берегу. Берёста — только и всего. Ты разворачиваешь её, будто старинную рукопись, внутри она белая и гладкая, как шёлк, но стоит отпустить края — и кора снова скрутится. Как маленький кулачок, сжимающий тайну. Муми-мама обычно обматывала такой берёстой ручку кофейника.

Вероятно, в этом свитке было какое-то очень важное послание. Но папа уже потерял к нему интерес. Он немного замёрз и приготовился спать, свернувшись калачиком на дне лодки. Хаттифнаты не чувствовали холода, только электрический ток.

И никогда не спали.

Муми-папа проснулся на рассвете. У него затекла спина, и по-прежнему было холодно. Из-под полей шляпы он видел кусочек фальшборта и серый треугольник моря, который опускался, поднимался и снова опускался. Папу слегка укачало, и он совсем не чувствовал себя бесстрашным папой в поисках приключений.

Один из хаттифнатов сидел на банке, чуть повыше него, наискосок. Папа тайком наблюдал за ним. Глаза у хаттифната теперь были серые. Изящные лапы медленно двигались, как крылья бабочки. Возможно, он разговаривал с другими или думал. Голова была круглая и сразу переходила в туловище, безо всякой шеи. «Как длинный белый чулок, — подумал папа. — С бахромой снизу. Или как белый поролон».