Далее снова шли записи уже знакомой рукой автора дневника:

Морок – ложное чувство, искажение. Долго не бывает, если его ничто не питает. Надо уйти от источника, порвать паутину. Найти ключ, лишить силы.

Сойти с меня мороку да наваждениям всяким, что извне пришли, что во мне народились, что по крови подарились, что с порчею появились, что мне вредили, что покой мой бередили. Зарись, зарись, зарись, морок огнем спались. Яко ключом сие дело закрывается, всяк морок инда изгоняется!

К чему ей куры да кошки? Была б душа, погубила б. А тут чего? Неужто ест?

Сам видал ее. Стоит у колодца, космы распустила. Ласково звала, дядь, мол, дядь, подь сюды. Жалостливо так, будто больно ей. А с самой вода текет. Издали как Ксюха, а сама уже гниет, поганым духом несет. Приглядываться не стал. Когда заплакала, чуть не повернул в обратку. Никому не рассказал.

Ездил в Никоноровку к бабке-ведухе за ладанкой. Закопал под яблоней на июльскую луну. В деревне только про совсем нехороших, опасных для других людей говорят «ведунья» или «колдун». Кто вреда соседям не делает, законы соблюдает, того кличут знающим. Так вот, знающих нет у нас, не нашел.

Колодезь забором обнес, будто моя земля. Кусты насадил. Сразу прижились, земля, видать, годная. Иногда приходят, стоят с той стороны и смотрят. Посмеиваются. Или плачут, что совсем тяжко.

Я опустила тетрадку на колени и задумалась.

Не под интернет-яблоней ли закопан оберег? В запущенном саду она была меньше всех изъедена вредителями и выглядела наболее ухоженной. И яблоки на ней были очень вкусные.

Что же за Анцыбаловка такая, деревня без упоминания на карте. Зачем вообще ее построили?

Та противная девчонка в магазине сразу сказала, что мы из нечистого места. Галина. Нет, Галка.

Я твердо решила найти ее и расспросить с пристрастием. Почему-то была уверена, что она мне все расскажет. Особенно если увидит, что я одна.

Наскоро покидав обратно в короб разбросанный по траве хлам, я волоком подтащила его к сараю и почти пинками затолкала внутрь, чтобы в случае внезапного дождя (ну а вдруг?) или еще какой сырости не испортить содержимое. Себе я взяла только тетрадку-дневник. Потом, поколебавшись, добавила брошюрки с закладками.

А сама все это время напряженно размышляла.

Как далеко могла уйти мама?

Наверняка у нее в кармане сарафана остались ножницы и моток красной ленты. Вдруг она оставила для себя (или для меня) метки? Надо обязательно проверить.

А потом я вдруг подумала: «Что, если это розыгрыш? Что, если родители захотели меня таким образом наказать за что-то? Проучить? Они сговорились, завезли меня в глушь, где не ловится Сеть, специально напугали всякими россказнями, зная, что я поведусь. Потому и папа так спокоен. Сидят сейчас где-то в том же Зеленово и смеются надо мной».

Вот было бы здорово, если бы они так зло подшутили надо мной! Правда, я бы совсем не злилась. Даже наоборот, прикинулась бы несчастной овечкой и всю оставшуюся жизнь шантажировала бы их.

Размечтавшись, я почти совсем уже успокоилась, но тут память услужливо подкинула мне мамино лицо с чужими неморгающими глазами и странной улыбкой. Меня будто снова окатили ледяной водой. Даже если бы родители оба одновременно сошли с ума, никогда бы они так не поступили со мной. Зачем я себя обманываю? Такие розыгрыши бывают только в кино.

А разве бывают бродячие утопленницы из болота?

Со мной же никогда ничего не происходит!

Почему же произошло?!

Дневник и паранормальные брошюрки я сложила на столике у своей кровати, поверх своих фэнтезийных книг.

На всякий случай, если вдруг мама вернется и опять будет мамой, я написала на обороте какой-то, найденной в ящиках кухонного шкафа инструкции, куда и зачем иду, а записку приколола булавкой на самом видном месте.

С ломом я рассталась с большой неохотой, но все же решила, что лучше его оставить. Я припрятала его в кустах у забора рядом с калиткой. Тут мне пришла в голову мысль, что лом можно заменить какой-нибудь дубинкой или просто палкой покрепче, но ничего такого на глаза не попалось. Оставалось только надеяться на то, что в драку вступать не придется.

Чтобы взять мамину сумку, пришлось опять зайти в ее комнату. Сердце колотилось, как сумасшедшее, когда я, сделав глубокий вдох и задержав дыхание, как перед прыжком в воду, пулей влетела в спальню, схватила сумку, выскочила в коридор и захлопнула за собой дверь.

Мама всегда бросала свою сумку раскрытой в прихожей или, как в этот раз, при входе в комнату. Она никогда не запрещала что-нибудь брать из нее, разве что с обязательным условием заранее ставить ее в известность. Но раньше у меня никогда не возникало повода рыться в ее вещах, потому что мама и сама всегда была рядом.

Достав мамин кошелек, я посмотрела, сколько там денег, решила, что буду тратить только по необходимости и самый минимум, и поглубже запихнула кошелек в карман шортов. А сумку, приоткрыв дверь, быстро вернула на место. В конце концов, там лежали мамины документы. Ни к чему, чтобы они валялись на виду, даже в такой глухой деревне.

На улице, как обычно, стояла давящая тишина. Здесь было очень солнечно и очень чисто. Так чисто, как бывает только там, где некому мусорить. Ни следов от машин, ни бумажки, ни банки из-под пива.

Все вокруг больше напоминало декорацию к какому-то фильму про деревенскую жизнь, откуда давным-давно уехала съемочная бригада вместе с актерами. Словно в середине съемок закончились деньги, и никому не нужна стала вся эта бутафория. Похоже на реальность, а зайди за угол – там простая некрашеная фанерка, подпертая палками.

Только вот здесь все по-настоящему, никакой фанеры. И даже люди живут.

Я подошла к участку Василия Федоровича и заглянула за забор. Никого не было видно. Если бы я не знала, что здесь живут, сама ни за что не догадалась бы. Придется стучаться в дом.

Калитка была не заперта. Я вошла с некоторой опаской, но рыжей собаки нигде не было видно, никто не бросился на меня с лаем. Собравшись духом, я почти бегом преодолела расстояние от калитки до дома, взлетела на крыльцо и решительно постучала.

– Одолжите мне велосипед! – выпалила я, едва Василий Федорович открыл дверь. Он молча и изумленно уставился на меня, а я быстро добавила: – Пожалуйста! Я заплачу́.

И решительно раскрыла мамин кошелек. Я понятия не имела, сколько надо оставлять денег в залог и вернут ли мне их.

Василий Федорович выглядел очень неприветливо. Его губы сжались в узкую полоску, серые, будто выцветшие глаза под седыми бровями колюче пробуравили меня, и старик… захлопнул перед моим носом дверь.