Это служит прекрасным доказательством того что даже составители ученых руководств, и те могут нести вздор, когда влюбляются с первого взгляда, нисколько не хуже человека малоразвитого. Незнакомые и тревожные чувства разрывали грудь Гамильтона Бимиша. Откинув прочь все свои принципы, он без малейшего признака стыда мысленно признался в том, что любовь, наконец, пришла и для него, при чем она не прокралась к нему в душу каким-либо научным способом, как предполагал мистер Бимиш, а просто протолкалась силою, заняв место в его сердце, – совсем как дачник, которому удается попасть в вагон отходящего поезда. Да, Гамильтон Бимиш был влюблен! За это говорило уж хотя бы то, что его умственные способности были совершенно затуманены: он находился, например, под впечатлением, что все это время говорит разумно и толково. Дверь отворилась, и на пороге показался Феррис. Он посмотрел на девушку-не тем холодным и пренебрежительным взглядом, которым он удостоил Джорджа Финча, а почти с отеческой лаской. Талия у Ферриса имела добрых сорок шесть дюймов в обхвате, но, тем не менее, он не оставался слеп к красоте.

– Миссис Вадингтон просила передать вам, мисс, что дело чрезвычайной важности вынудило ее уехать. Таким образом, она не сможет принять вас сегодня вечером.

– Она могла бы, по крайней мере, позвонить мне по телефону! – с досадой воскликнула девушка.

Феррис позволил одной брови слегка приподняться, как бы желая тем самым сказать, что он вполне сочувствует очаровательной мисс, но лояльность не разрешает ему критиковать действия миссис Вадингтон.

– Миссис Вадингтон просила узнать, мисс, будет ли это удобно для вас, если миссис Вадингтон заедет к вам завтра в пять часов пополудни.

– Хорошо.

Благодарю вас, мисс. Мисс Вадингтон ожидает вас, сэр.

Гамильтон Бимиш не слушал его, он не спускал глаз с девушки, которая кивнула ему на прощание и удалилась, – очевидно, она навсегда покидала его.

– Кто эта леди, Феррис? – спросил он.

– Не могу вам сказать, сэр.

– Почему вы не можете? Ведь вы, насколько мне кажется, знаете ее.

– Никак нет, сэр. Я никогда не видел ее до сегодняшнего дня. Миссис Вадингтон предупредила меня, что сюда придет одна молодая леди, и просила передать ей то, что вы слышали.

– Миссис Вадингтон не говорила вам, кто именно придет?

– Да, сэр. Молодая леди.

– Осел! – вырвалось было у Гамильтона Бимиша. Но даже этот сильный человек не было достаточно отважен, чтобы произнести это слово вслух.

– Неужели она не сказала вам имени этой молодой леди?

– Никак нет, сэр. Разрешите проводить вас к мисс Вадингтон, сэр. Она дожидается вас в библиотеке.

– Как это странно, что миссис Вадингтон не сообщила вам имени этой молодой леди, – все еще не унимался Гамильтон Бимиш.

– Да, весьма странно, сэр, – безучастно согласился Феррис.

– О, Джим! Как это мило с вашей стороны, что вы пришли! – воскликнула Молли.

Мистер Бимиш, полное имя которого было Джемс Гамильтон, с рассеянным видом пожал ее руку. Он был сейчас слишком углублен в свои мысли, чтобы обратить внимание на то, как назвала его мисс Вадингтон.

– Я пережил сейчас нечто изумительное, – сказал он.

– Я тоже! – воскликнула Молли – Мне кажется, что я влюблена.

– Несмотря на то, что в моем распоряжении был весьма ограниченный срок, я все же уделил много внимания этому делу и, в конце концов, пришел к убеждению, что я тоже влюблен.

– Мне кажется, что я влюблена в вашего друга Джорджа Финча.

– А я влюблен…

Гамильтон Бимиш умолк.

– Я не знаю ее имени. Она исключительно обаятельная женщина. Я встретился с нею на империале автобуса, а потом мы некоторое время беседовали с ней на крыльце этого дома. Я вынул соринку у нее из глаза.

Молли недоверчиво посмотрела на него.

– Вы влюбились в девушку и не знаете, кто она такая? Между тем, насколько я помню, вы всегда утверждали, что любовь зиждется на разумном чувстве и все такое прочее.

– Взгляды человека меняются – ответил Гамильтон. – Умственные восприятия не могут оставаться всегда в одном и том же состоянии. Человек никогда не перестает развиваться…

– Я в жизни не слышала ничего более удивительного!

– Я и сам изумлен не меньше вас. Это чрезвычайно неприятно, что я не знаю ни ее имени, ни ее местожительства, ровно ничего, если не считать того, что она, очевидно, друг или, по меньшей мере, знакомая вашей уважаемой мачехи.

– О, она знакома с мамой?

– По всей вероятности.

– Ничего удивительного. В последнее время бог весть сколько народу ходит к маме! Она состоит почетным председателем чуть ли не ста разных обществ.

– Эта девушка была среднего роста, она на редкость красиво сложена, и у нее темно-каштановые волосы. На ней был костюм на подкладке из crêpe de chine и шляпа с шелковой лентой. Ноги ее были обуты в лакированные туфельки и в шелковые серебристо-серые чулки. Глаза у нее нежные, с поволокой, точно легкий туман, вздымающийся над волшебным прудом в сказочном царстве. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто подошел бы под это описание?

– Нет, не знаю. Но, должно быть, это прелестная девушка.

– Прелестная девушка! Я лишь в течение нескольких секунд смотрел ей в глаза, но я никогда уже не забуду их. Они глубже бездонного моря…

– Я могу спросить у мамы, кто это.

– Я буду вам крайне признателен, если вы это сделаете. На всякий случай, напомните ей, что это та самая особа, у которой она собирается быть завтра в пять часов пополудни. А потом сообщите мне ее имя и адрес. О, если бы можно было обнять ее, прижать к груди и целовать ее, целовать без конца! А теперь, дитя мое, рассказывайте про себя. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что в кого-то влюблены.

– Да. В Джорджа Финча.

– Славный малый.

– Агнец!

– Пусть будет агнец, если вам так нравится.

– Я потому просила вас прийти, что хочу спросить вашего совета: как мне быть? Мама не любит его.

– Я уже слыхал об этом.

– Она запретила ему приходить к нам.

– Я и это знаю. По всей вероятности, все объясняется тем, что у него нет денег.

Гамильтон Бимиш намеревался было сказать, что Джордж богат до неприличия, но вовремя сдержался. Зачем разбивать грезы молодой девушки? Ведь Джордж Финч покорил ее сердце именно в роли бедного художника. Было бы жестоко с его стороны, если бы он открыл ей правду и сообщил ей, что Джордж Финч самый богатый и самый скверный художник во всем Нью-Йорке.

– Ваша мачеха весьма узко судит людей, – только сказал он.

– Мне ровно никакого дела нет до