выезжали из Зенджана, в небе светила звезда рядом с месяцем, их расположение напоминало флаг Азербайджана; но вскоре небо нахмурилось, полыхнула молния, и такой гром загрохотал, что я, было, подумал, никак молния шарахнула в наш «пежо».

Для романтиков, обожающих элегический дождь, эти края – в самый раз.

В Энзели приехали на заре. Сперва мы увидели полоску Каспийского моря, вернее, влажную пелену, стлавшуюся на горизонте; воздух был небесного цвета, и казалось, природа перепутала палитру, как дальтоник.

Въехали в город. Несмотря на ранний час, магазины, базар открыты, люди на остановках дожидаются автобусов.

Энзели отличается от других иранских городов. Разве что вязь настенных надписей и женщины в чадре напоминали о том, что здесь – Иран. Долгое время мы гуляли по порту. Всевозможные суда, посудины, но пассажирских – не видать. Я намеревался отсюда отправиться в Мангышлак, а дальше – в Астрахань. Но портовый служащий растолковал нам, что отсюда пассажирские корабли в другие города не ходят; действовало одно старое судно, которое отвели на ремонт и не вернули.

Стоя под моросящим дождем, я погрузился в созерцание моря.

Сефевидские посланники здесь сели на корабль и вышли в море; затем едва спаслись от гибельной угрозы.

Это произошло приблизительно месяц спустя после их отбытия из Исфагана. Через два дня в море их настиг шторм страшной силы; португальские монахи Альфонс Содеро и Николо де Мето, воздев руки к небу, слезно молили Бога о спасении. Они суеверно боялись, что их мольбы не будут услышаны христианским Богом из-за того, что пребывают в обществе иноверцев-мусульман.

Орудж-бей же с любопытством наблюдал за их молениями, вспоминая, как его мать Зейнаб-Химена, если читатель помнит, – молилась по-испански. Давно покинула мир Зейнаб, – тогда Орудж-бей находился в первых ратных рядах, в походе на Багдад. И Зейнаб не суждено было увидеть свою невестку Фатиму.

Бог морей Посейдон пожалел путников, и разъяренная стихия умерила свой гнев. Корабль добрался до Мангышлака. И здесь с Орудж-беем произошло амурное приключение. Он повстречал татарскую девушку Анису и заключил с ней временный брак-«стшгя». Впрочем, после двух недель роман не имел продолжения.

.. Когда я, стоя на берегу Каспия в Энзели, размышлял о мангышлакском приключении своего героя, мне вспомнилась татарочка, влюбившаяся в меня в мои студенческие времена. Ее тоже звали Аниса. И она часто не без гордости упоминала о своей девственности. Может быть, ей казалось, что это обстоятельство поможет вернее найти путь к моему сердцу. Увы. То ли из-за моего недотепства, то ли из-за щепетильности в вопросах морали и чести. Трудно сказать. Та пора жизни давно сдана в архив памяти моей, и не стоит ворошить былое. Архивы, покрытые пылью, лучше бы не трогать, они – как компьютер с «вирусом» – могут что-то напутать…

Большое посольство через месяц прибыло в Астрахань. Оттуда держало путь в Московское княжество.

Мне не было необходимости ездить в Москву, чтобы вжиться в образ моего героя и его впечатления от первопрестольной столицы. Москва – город моих студенческих пенатов. И Кремль, увиденный Орудж-беем, все тот же, можно сказать, даже краше стал. Но теперешняя Москва изнывает из-за автомобильного нашествия и наплыва мигрантов, торговцев и торгашей.

От Москвы двадцатилетней давности ничего не осталось. Тому свидетелем я стал в минувшем году. Сквозь разбитые стекла студенческого общежития, где я встретил и потерял свою первую любовь, я взирал на падающий снег, и мне было холодно не от стужи, а от равнодушия и беспамятности людей.

Нынче в российской первопрестольной роскошные кареты сменяют шикарные иномарки, а благородных дам и господ в меховых шубах – новые русские.

Санкт-Петербург также на моей студенческой памяти. Берега Невы, катера, снующие по ней, разводящиеся мосты, музеи, звонко хохочущие питерские Дульцинеи и вздыхающие по ним мусульманские рыцари…

…А Каспий был окутан туманом. Погода хмурилась все больше, и солнце спешило передислоцироваться в своих галактических апартаментах.

Город Энзели теперь представал мне стыкующим звеном разномастных миров.

Затем мне вспомнился новгородский театральный фестиваль, где довелось участвовать и мне. Некогда великий Новгород выглядел пестрым провинциальным городом, родиной «матрешек».

Архангельск… Сани… вспомнил сокурсника-друга из Якутии, сурового края, богатого сказочными алмазами. До сих пор перед глазами хлопья снега, которые метель швыряла в лицо.

Средневековые персидские посланники, при всех тяготах и лишениях многотрудного пути, видели и ощущали красоту этой грандиозной и необъятной природы, продвигаясь по азиатскому приграничью. А уже затем перед ними распахнулась Европа.

Хотя я теперь не мог полностью повторить маршрут Орудж-бея, я ощущал всем своим существом и соленый терпкий дух Каспия, и запах тины, и запах заснеженных неоглядных степей.

Мохаммед дожидался меня в машине, съежившись от холода, но, надеюсь, мысль об оплате труда согревала его озябшую душу, и он представлял себе, как обрадует свою молодую жену.

Пора было возвращаться в Баку. Поехали в Астару. Здесь круг замкнулся.

Я мысленно огляделся назад, – позади тысячи километров пути. А до того я постиг многие вещи. Потому как поразмышлял. А до размышлений потрудился почитать-перечитать. Хотя сперва считал, что корпение над книгами не мое дело, довольно того, что я знаю. Увы, океан знаний бесконечен, как время и пространство.

Теперь я прирастил свои знания. Острее ощутил многоцветье, увлекательность мира, и в то же время, его контрастность: с одной стороны, женщины в черных чадрах, напоминающие о древности, с другой стороны – знаменья цивилизации, дамы с сигаретой в зубах, за рулем машин, мир, модернизирующийся, в то же время – абсолютизирующий аскетизм, свято чтящий Коран и в то же время допускающий неподобающее обращение со священным хлебом.

Иран, родина моих пращуров… Стоя под проливным дождем, внимая фарсидской музыке, я отчаливал от берегов стародавней родины, приближаясь к другой, где родился и вырос.

А впереди далеко маячила Европа, со своими парадоксами и причудами, свободами, вольностями и фривольностями, Европа, приемлющая и белых, и черных, и красных, и зеленых, и коричневых, и голубых…

…Растерянное лицо Орудж-бея, сконфуженного неожиданно-эпатирующим вопросом герцогини Луизы Лермы: «Вы – из тех обрезанных?». Слуги первого министра Франциско Лермы в красных чулках, смешное испанское облачение принявшего христианство Алигулу-бея, насмешливое отношение потомков Карла Пятого к пристрастию деда, коллекционирующего часы, страдальческое лицо умирающего от угарного газа Филиппа Третьего, лукавые взоры величественной Маргариты Австрийской, загадочная смерть Эспелаты, его несостоявшаяся встреча с «неким персиянином», домашнее заточение Дона Карлоса, заведшего амурные шашни со своей мачехой Изабеллой, а затем отравленного по указке своего отца Филиппа Второго вместе со своей пассией, Донья Анна и зловещие шаги Командора… Все эти видения разрозненной чередой проходили перед взором