— Это моя чашка, — говорил он. — Только вложите пальчик, всевыпью.

Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложилиграть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партиюМарьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот,кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот,кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда онпроснется.

— Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? — спросилИльин.

— Она и так королева! И приказания ее — закон.

Только что началась игра, как из-за Марьи Генриховны вдругподнялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался ктому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного илизабавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Онне поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как емузагораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громкимхохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась ещепривлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене(которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора,смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а товсе растащат.

— Да я вестового пошлю… двух! — сказал Ростов. — Полноте,доктор.

— Я сам стану на часы! — сказал Ильин.

— Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, — сказалдоктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.

Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену,офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которомуони поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел,уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме,укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминаяиспуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, чтоделалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотелзаснуть; но опять чье-нибудь замечание развлекало его, опять начиналсяразговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр сприказом выступать к местечку Островне.

Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно сталисобираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшисьчаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Былосыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильиноба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскуюкибиточку, из-под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которойвиднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.

— Право, она очень мила! — сказал Ростов Ильину, выходившемус ним.

— Прелесть какая женщина! — с шестнадцатилетней серьезностьюотвечал Ильин.

Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге.Послышалась команда: «Садись! — солдаты перекрестились и стали садиться.Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! — и, вытянувшись в четыре человека,гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихимговором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшейвпереди пехотой и батареей.

Разорванные сине-лиловые тучи, краснея на восходе, быстрогнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчаваятравка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая отвчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняливбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехалс Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.

Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не нафронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себелихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто необскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал олошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.

Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал нималейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (копасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душойперед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что,казалось, было бы интереснее всего другого, — о предстоящей опасности. Сколькоон ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не могэтого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперьрядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которыепопадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая,не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным ибеззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть навзволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал томучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал,что ничто, кроме времени, не поможет ему.

Только что солнце показалось на чистой полосе из-под тучи,как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозылетнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, — и все затихло. Солнце вышлосовсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей надним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи,разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, какбудто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.

Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки этивыстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана-Толстого сприказанием идти на рысях по дороге.

Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идтискорее, спустился под гору и, пройдя через какую-то пустую, без жителей,деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.

— Стой, равняйся! — послышалась впереди команда дивизионера.

— Левое плечо вперед, шагом марш! — скомандовали впереди.