Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся толькотогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.

На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея,где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, непопросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.

Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей,в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем(разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти вотставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попыталсяпроситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет оболезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того,чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.

«Обожаемый друг души моей, — писал он. — Ничто, кроме чести,не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытиемкампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но иперед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству.Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и вселюбим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда кмоей пламенной груди».

Действительно, только открытие кампании задержало Ростова ипомешало ему приехать — как он обещал — и жениться на Соне. Отрадненская осеньс охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихихдворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперьманили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять —двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! — думал он. Нотеперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было,то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую онвел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.

Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николайбыл посылан за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которыерадовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он былпроизведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение сувеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.

Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалосьдвойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное,распространилось то возбужденно-веселое настроение, которое сопутствует началувойны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предалсяудовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или позднопридется их покинуть.

Войска отступали от Вильны по разным сложнымгосударственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступлениясопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главномштабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, влучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселымделом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а вглубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, чтоотступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, отхорошенькой панны. Ежели и приходило кому-нибудь в голову, что дела плохи, то,как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову,старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшемделе. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскимипомещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потомпришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя былоувезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь,как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много быложалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант,в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов.Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечкосменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона,которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступалидальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь крусским границам.

13-го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть всерьезном деле.

12-го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождеми грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.

Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитогодотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, иРостов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженнымна скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися отщек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.

— Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? — И офицеррассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.

Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курилтрубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина,который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавнопоступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай вотношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражатьРостову и, как женщина, был влюблен в него.