Прадед

Дед моего отца живёт

Уже без малого столетье;

Он монумент былых времён,

Он старше всех людей на свете.

Он стар, но счастлив как никто,

Когда, без устали и лени,

Ватага правнуков к нему

Карабкается на колени.

Когда нас мать с отцом бранят,

Он всякий раз нас защищает;

Он видит добрые дела,

А нехорошие прощает.

Привязанностям давних лет

Остался он навек послушен;

Его характер как кремень,

Но с нами он всегда радушен.

Он был солдатом, воевал—

Но взор его покоя полон,

Как если бы всю жизнь свою

Средь сельской тишины провёл он.

Он говорит про прошлый век

(Ведь новый ни на что не годен) —

Про славный сорок пятый год,

Про Вильяма и про Каллоден.

Дела же наших дней, когда

Неймётся королям на тронах,

Не больше трогают его,

Чем плутни сил потусторонних.

Когда я мыслю, что он мощь,

Как дуб столетний, сохраняет,

Библейских патриархов мне

Отчасти он напоминает.

Перевод В. Ослона

«Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне»

Однажды к Спасителю нашему дети

Пришли с матерями, надежды полны.

Апостолы их не пускали, но эти

Раздоры Спасителю стали слышны.

Не только вход детям объявлен открытым,

Но мысль Иисуса о них разнеслась:

«Ведь царство небесное принадлежит им».

Апостолы вняли ему, устыдясь.

И матери ближе к нему подступали,

Чтоб руку малюткам Господь наш Христос

На лоб возложил; и просили в запале,

Чтоб небу за них он молитву вознёс.

Счастливые дети, упав на колени,

Тянулись к нему с восхищеньем в глазах;

И ныне с ним рядом, вне всяких сомнений,

Вкушают они благодать в небесах.

Столь близко Спасителя видеть — до дна им

Ту чашу восторга испить довелось!

К ним Бог прикоснулся; и память дана им

О чистом ключе, где блаженство лилось.

Перевод В. Ослона

Сон королевы Орианы

Среди роз на бережочке,

Где фиалки-василёчки

Испускают аромат

Или просто взгляд томят

(Благостнее уголка

Зевс не знал, наверняка),

Опахало золотое

Держат шесть рабов, а двое

Так поют, что тот шумок

Усыпить бы Геру мог

И, тем паче, Ориану,

Что супруга Тамерлану,

Повелителю всех стран

От Китая до Балкан;

В негу сна погружена,

Грезит сладостно она.

Этак юный рифмоплёт

Музе вольный дал полёт,

Но не ведал даже в прозе,

Что принцесса видит в грёзе.

Юный Ричард был мечтатель,

Мифов и баллад читатель

Про царя-попа Ивана,

Про Тимура-Тамерлана

И про то, каким макаром

Трёпку задал хан татарам.

Знал всё это наизусть он,

Но, испытывая грусть, он

Оказался бессловесен,

Излагая сон принцессин.

Двадцать суток Ричард ждёт —

Вдохновение нейдёт;

Сочинить не в силах он,

Что же это был за сон,

Но в конце концов подумал —

И без сна не пропаду, мол.

Перевод В. Ослона

Ebenezer Elliott (1781–1849)

Saturday

To-morrow will be Sunday, Ann —

Get up, my child, with me;

Thy father rose at four o’clock

To toil for me and thee.

The fine folks use the plate he makes,

And praise it when they dine;

For John has taste — so we’ll be neat,

Altho’ we can’t be fine.

Then let us shake the carpet well,

And wash and scour the floor,

And hang the weather-glass he made

Beside the cupboard door.

And polish thou the grate, my love;

I’ll mend the sofa arm;

The autumn winds blow damp and chill;

And John loves to be warm.

And bring the new white curtain out,

And string the pink tape on —

Mechanics should be neat and clean:

And I’ll take heed for John.

And brush the little table, chill,

And fetch the ancient books —

John loves to read; and, when he reads,

How like a king he looks!

And fill the music-glasses up

With water fresh and clear;

To-morrow, when he sings and plays,

The street will stop to hear.

And throw the dead flowers from the vase,

And rub it till it glows;

For in the leafless garden yet

He’ll find a winter rose.

And lichen from the wood hell bring.

And mosses from the dell;

And from the sheltered stubble-field,

The scarlet pimpernell.

Song

They sold the chairs, they took the bed, and went;

A fiend’s look after them the husband sent;

His thin wife held him faintly, but in vain;

She saw the alehouse in his scowl of pain —

Hurrah, for bread-tax’d England!

Upon her pregnant womb her hand she laid,

Then stabb’d her living child! and shriek’d, dismay’d —

"Oh, why had I a mother!" wildly said

That saddest mother, gazing on the dead —

Hurrah for bread-tax’d England!

Slowly she turn’d, and sought the silent room —

Her last-born child’s lone dwellingplace and tomb!

Because they could not