домашними прочь.

Рупрехт вывел из стойла лошадку,

Он и упряжь добавил вприкладку.

Но ворочалась Элит, не в силах уснуть,

Догадалась, что лошадь хотят умыкнуть.

Разбудила меня, растолкала,

И понудила сцапать нахала!

Моя славная Элит смекнула, меж тем,

Кто кобылу увел, и куда, и зачем.

Не успели курнуть мы, — по тропам

Кони рысью неслись и галопом.

Уверяю, что был это вовсе не сон, —

Как скакали мы, я и мой Пит Питерсон!

Без луны же окрестность безвидна.

Участь наша была незавидна.

Но мы знали округу, считай, назубок,

И нагнали мерзавца, проделав рывок,

Чуть ножом не был я отоварен!

Рассуди, отче Кейф, сколь коварен

Тот, кто должен быть мне благодарен!

Мы скрутили его, мы связали его, —

Все же были вдвоем супротив одного!

Удалось обратать нам детину, —

Мне и Питеру, славному сыну.

Мы опутали вора с макушки до пят,

Чтобы сверзиться подлый не смог супостат.

Оказалось веревок в достатке.

Приторочили вора к лошадке.

«Пит, с тобой мы нарушили Божий закон:

Ведь укравший спасения будет лишен.

Пусть возьмут нас с тобою под стражу,

Но должны возвратить мы покражу».

На бандюгу надели его кандалы,

Дабы не было нам за чужое хулы.

Как мы к виселице торопились,

Ведь на важное дело стремились:

Нам не надо, чтоб люди глумились.

Как и давеча, петля висела, цела,

Мы веревку отмеряли, что за дела!

Что палач недоделал почином,

Было кончено махом единым

Мной и Питером, доблестным сыном!

Перевод О. Кольцовой

Сонеты на работорговлю

1

Уймите хватку! Вечно ль насыщать

Утробы жадных грифов мясом рабьим?

Доколь к пирам акульим или крабьим

Их, чернокожих, кормом посылать?

Уймите хватку! Или правит бес

Рукою мясника? Там брызжет кровью

Фонтан гееннской Славы до небес,

И гордый лавр, слезой омытый вдовьей,

Обвил корону! Подними копьё!

И пусть в порывах гибельного шквала

Пойдет ко дну суденышко твоё;

Дыханьем златоязвенным призвала

Коммерция вас, выродки страны,

Делить добычу с Демоном Войны!

2

Зачем ты рвешь власы, терзаешь грудь,

Глухому морю что̀ вопишь напрасно?

И ветер ласков, и на небе ясно,

Корабль груженый устремился в путь;

Матросы — слышишь? — песню завели.

Как небеса мириться с тем согласны?

А ты глазами, что от боли красны,

Всё ищешь парус; он исчез вдали.

Пускай везут отчаянье они,

Немилосердны люди по натуре!

Вдова, ты у могилы отдохни;

Быть может, вопреки уснувшей буре

Господь их судно захлестнет волной

И даст рабам Свободу и Покой.

3

Плетётся еле! И обильный пот

Со смуглых скул; его хватает сразу

Рука тирана, по чьему приказу

Он, изнуренный, трудится как скот.

Жжет злое солнце, и Довольство мечет

В него свои лучи; он пал, хрипя,

Спокойно смотрят небеса, терпя,

Когда торгаш ту плетку, что калечит,

Взнесет над ним. Злодей, о, кто бы ни был!

Ты пьешь людскую кровь, предвидя прибыль!

О Господи, спасибо и на том,

Что в пламени негодованья тонет

Лицо мое, как только под хлыстом

В безмолвном горе черный брат застонет!

4

Наемный изверг в безмятежных снах,

И Правосудье с ним! Раб чернокожий,

Забывшийся на тростниковом ложе,

Как будто дома — но встает в слезах.

Хоть, несмотря на все мученья, днем

Под плетью ни слезы он не проронит,

Один оставшись, горько ночью стонет,

Как вспомнит, что на берегу родном

Ночную песнь заводят негры в долах;

На Конго праздник, но его любовь

Стоит у двери, сторонясь веселых,

Грустит она и молча хмурит бровь,

Затем уйдет в раздумиях тяжелых

Скорбеть о том, кто не придет к ней вновь.

5

Грядет ли раб с Возмездия мечом?

Вонзит ли в господина со всей мочи,

Став своего тирана палачом?

И кто осудит? Вдруг, во мраке ночи,

Терзающая память воскресит

Картины прошлого, леса и воды,

Отраду дружбы, родины, свободы,

Всё, что утратил; после погрузит

В безумье душу, уж к нему приходит

Свободы Тень, с улыбкою она

Покажет раны рабства и, бледна,

Гремя цепями, долу взор низводит.

И раб уже не рая слышит зов,

А жаждет мести, он на смерть готов.

6

Высоко вздернут обнаженный раб,

Небесных птиц ему собой кормить!

Очнулся от ожогов солнца, слаб,

А палачам лишь кровь людскую пить.

Не стонет; если ж гриф его клюет,

Он вздрогнет; так смотрите же, уроды,

Кем вырван он из мира и свободы,

И также вы, кто право и расчет

Так ловко взвесил: за чертой могильной

Есть мир иной! Пора к уму воззвать,

Чтоб не было законным — убивать

Для человечества, чтоб раб бессильный

Не обличил пред Господом самим

Деянья ваши гласом громовым[53].

Перевод А. Триандафилиди

Matthew Gregory Lewis (1775–1818)

Alonzo the Brave and the Fair Imogine

A warrior so bold, and a virgin so bright,

Conversed as they sat on the green;

They gazed on each other with tender delight:

Alonzo the Brave was the name of the knight —

The maiden’s, the Fair Imogine.

“And O”, said the youth, “since to-morrow I go

To fight in a far distant land,

Your tears for my absence soon ceasing