пробил полночный.

И тут Имогена увидела вдруг,

Что рядом с ней заняли место;

Был страшен чужак, не смотрел он вокруг,

Из уст не летело хоть слово, хоть звук —

Он только глядел на невесту.

Он ростом огромен; опущен шелом,

Чернеют узоры на латах;

Затихло веселье за брачным столом,

Собаки в испуге скулят за углом,

Огни посинели в палатах!

Стал рыцарь на свадьбе веселию враг,

Печаль овладела сердцами…

Дрожа, возгласила красавица так:

«О рыцарь, тяжелый снимите шишак,

Извольте отужинать с нами!»

В ответ жуткий рыцарь поднять не спешит

Забрало рукою воздетой…

О, кто же опишет, кто изъяснит,

Как изумляет красавицу вид?

Под шлемом — череп скелета!

И в ужасе толпы гостей дорогих

Из залы сбежали мгновенно…

Лицо привиденья — в червях гробовых,

Кишащих в висках и в глазницах пустых,

И слышит слова Имогена:

«Неверная, вспомни — Алонсо я твой!

Со мною небесная сила —

Господь совершает Свой суд над тобой,

Явился мой призрак на свадьбе ночной,

Теперь ты мне будешь навеки женой,

Тебя заберу я в могилу!»

Он обнял ее, за собою повлек,

Она закричала на это;

Тут черный провал разверзся у ног…

Никто отыскать ни девицу не смог,

Ни выходца с того света.

Недолго на свете прожил барон,

И замок стал грудой развалин…

Рекут летописцы: там с давних времен

По Божью веленью звучит страшный стон —

Там дух Имогены печален.

И в час полуночный, четырежды в год,

Когда всё объято покоем,

В фате привиденье-невеста встает,

И рыцарь-скелет танцевать с ней идет —

Кружатся они с жутким воем!

Пьют кровь, не вино, из мертвых голов,

И пляшут вокруг привиденья;

Напев раздается из мерзостных слов:

«Да будет Алонсо Храбрый здоров,

Мы здравицу шлем Имогене!»

Перевод А. Серебренникова

Charles Lamb (1775–1834)

The Old Familiar Faces

I have had playmates, I have had companions,

In my days of childhood, in my joyful school-days —

All, all are gone, the old familiar faces.

I have been laughing, I have been carousing,

Drinking late, sitting late, with my bosom cronies —

All, all are gone, the old familiar faces.

I loved a Love once, fairest among women:

Closed are her doors on me, I must not see her —

All, all are gone, the old familiar faces.

I have a friend, a kinder friend has no man:

Like an ingrate, I left my friend abruptly;

Left him, to muse on the old familiar faces.

Ghost-like I paced round the haunts of my childhood,

Earth seem’d a desert I was bound to traverse,

Seeking to find the old familiar faces.

Friend of my bosom, thou more than a brother,

Why wert not thou born in my father’s dwelling?

So might we talk of the old familiar faces —

How some they have died, and some they have left me,

And some are taken from me; all are departed —

All, all are gone, the old familiar faces.

Hester

When maidens such as Hester die

Their place ye may not well supply,

Though ye among a thousand try

With vain endeavour.

A month or more hath she been dead,

Yet cannot I by force be led

To think upon the wormy bed

And her together.

A springy motion in her gait,

A rising step, did indicate

Of pride and joy no common rate,

That flush’d her spirit:

I know not by what name beside

I shall it call: if ’twas not pride,

It was a joy to that allied,

She did inherit.

Her parents held the Quaker rule,

Which doth the human feeling cool;

But she was train’d in Nature’s school;

Nature had blest her.

A waking eye, a prying mind;

A heart that stirs, is hard to bind;

A hawk’s keen sight ye cannot blind;

Ye could not Hester.

My sprightly neighbour! gone before

To that unknown and silent shore,

Shall we not meet, as heretofore,

Some summer morning —

When from thy cheerful eyes a ray

Hath struck a bliss upon the day,

A bliss that would not go away,

A sweet forewarning?

The Great Grandfather

My father’s grandfather lives still,

His age is fourscore years and ten;

He looks a monument of time,

The agedest of aged men.

Though years lie on him like a load,

A happier man you will not see

Than he, whenever he can get

His great grandchildren on his knee.

When we our parents have displeased,

He stands between us as a screen;

By him our good deeds in the sun,

Our bad ones in the shade are seen.

His love’s a line that’s long drawn out,

Yet lasteth firm unto the end;

His heart is oak, yet unto us

It like the gentlest reed can bend.

A fighting soldier he has been —