Должен ли я что-то сказать? Не слишком ли я чувствителен?

Будучи первым афроамериканским президентом, я чувствовал особую ответственность за создание инклюзивного рабочего места. Тем не менее, я был склонен не принимать во внимание роль расы и пола — в отличие от трений, которые обычно возникают, когда вы собираете группу стрессоустойчивых, добивающихся высоких результатов людей типа А в тесном помещении, — которые на самом деле играют роль в динамике офиса. Возможно, это было потому, что в моем присутствии все вели себя наилучшим образом; когда я узнавал о проблемах, возникающих среди сотрудников, это обычно происходило через Пита или Валери, которым, в силу возраста и темперамента, казалось, было удобнее всего довериться. Я знал, что наглый стиль Рама, Экса, Гиббса и Ларри — не говоря уже об их политически обусловленной нервозности, связанной с занятием сильной позиции по таким спорным вопросам, как иммиграция, аборты и отношения между полицией и меньшинствами — иногда по-разному воспринимался женщинами и цветными людьми в команде. С другой стороны, эти парни были агрессивны со всеми, включая друг друга. Зная их так же хорошо, как я, я чувствовал, что, насколько любой из нас, выросших в Америке, может быть свободен от предрассудков, они прошли этот тест. Пока я не слышал ни о чем вопиющем, я считал, что мне достаточно подавать хороший пример команде, относясь к людям с вежливостью и уважением. Повседневные дела, связанные с уязвленным самолюбием, борьбой за территорию или кажущимися оскорблениями, они могли уладить между собой.

Но в конце первого года нашей работы Валери попросила о встрече со мной и сообщила о растущем недовольстве среди старших женщин в Белом доме — и только тогда я начала изучать некоторые из своих собственных слепых пятен. Я узнала, что по крайней мере одна женщина из команды была доведена до слез после того, как ее отчитали на встрече. Устав от того, что их мнение неоднократно отвергалось, несколько других высокопоставленных женщин фактически перестали говорить на совещаниях. "Я думаю, что мужчины даже не осознают, как они себя ведут", — сказала Валери, — "а что касается женщин, то это часть проблемы".

Я была обеспокоена настолько, что предложила дюжине женщин из персонала присоединиться ко мне за ужином, чтобы у них был шанс все проветрить. Мы провели ужин в Старой семейной столовой на втором этаже резиденции, и, возможно, из-за шикарной обстановки с высокими потолками, чернокожими дворецкими и прекрасным фарфором Белого дома женщинам потребовалось некоторое время, чтобы открыться. Чувства за столом не были одинаковыми, и никто не сказал, что стал жертвой откровенно сексистских высказываний. Но когда я слушала этих опытных женщин в течение более двух часов, стало ясно, в какой степени модели поведения, которые были второй натурой для многих старших мужчин в команде — крик или ругань во время политических дебатов; доминирование в разговоре, постоянно перебивая других людей (особенно женщин) на середине предложения; повторение тезиса, который кто-то другой (часто сотрудница) сделал полчаса назад, как будто он был вашим собственным — заставили их чувствовать себя приниженными, игнорируемыми и все более неохотно высказывать свое мнение. И хотя многие женщины выразили признательность за то, что я активно интересовался их мнением во время совещаний, и сказали, что не сомневаются в моем уважении к их работе, их истории заставили меня посмотреть в зеркало и спросить себя, насколько моя собственная склонность к мачизму — моя терпимость к определенной атмосфере сбрасывания полотенец на совещаниях, удовольствие, которое я получал от хорошей словесной перепалки — могла способствовать их дискомфорту.

Я не могу сказать, что мы решили все проблемы, поднятые в тот вечер ("Трудно распутать патриархат за один ужин", — сказала я Валери после этого), как и не могу гарантировать, что мои периодические встречи с чернокожими, латиноамериканцами, азиатами и коренными американцами в команде гарантировали, что они всегда чувствовали себя включенными. Я знаю, что когда я говорил с Рамом и другими старшими мужчинами о том, как чувствуют себя их коллеги-женщины, они были удивлены, наказаны и поклялись работать лучше. Между тем, женщины, похоже, приняли близко к сердцу мое предложение больше отстаивать себя в дискуссиях ("Если кто-то пытается говорить через вас, скажите ему, что вы еще не закончили!") — не только ради их собственного психического здоровья, но и потому, что они были знающими и проницательными, и мне нужно было услышать их мнение, чтобы хорошо выполнять свою работу. Несколько месяцев спустя, когда мы вместе шли из Западного крыла в EEOB, Валери сказала мне, что она заметила некоторые улучшения в общении сотрудников.

"И как ты держишься?" — спросила она меня.

Я остановился на верхней ступеньке лестницы EEOB, чтобы поискать в карманах пиджака записи, необходимые для встречи, на которой мы собирались присутствовать. "Я в порядке", — сказал я.

"Вы уверены?" Ее глаза сузились, она изучала мое лицо, как врач изучает пациента на предмет симптомов. Я нашла то, что искала, и снова начала ходить.

"Да, я уверена", — сказала я. "Почему? Я кажусь тебе другим?"

Валери покачала головой. "Нет", — сказала она. "Ты выглядишь точно так же. Вот чего я не понимаю".

Это был не первый раз, когда Валери комментировала, как мало меня изменило президентство. Я понимал, что она говорит это как комплимент, выражая облегчение от того, что я не зазнался, не потерял чувство юмора и не превратился в озлобленного, раздраженного придурка. Но когда война и экономический кризис затянулись, а наши политические проблемы стали нарастать, она начала беспокоиться, что, возможно, я веду себя слишком спокойно, что я просто блокирую весь стресс.

Она была не единственной. Друзья начали присылать записки с поддержкой, мрачные и искренние, как будто они только что узнали, что у меня серьезная болезнь. Марти Несбитт и Эрик Уитакер обсуждали возможность прилететь, чтобы пообщаться и посмотреть игру в мяч — "мальчишеский вечер", говорили они, просто чтобы отвлечь меня от мыслей. Мама Кей, приехавшая навестить меня, выразила искреннее удивление тем, как хорошо я выгляжу вживую.

"А чего ты ожидала?" поддразнила я, потянувшись вниз, чтобы крепко обнять ее. "Ты думала, что у меня будет сыпь на лице? Что мои волосы будут выпадать?"

"О, прекрати", — сказала она, игриво ударив меня по руке. Она откинулась назад и посмотрела на меня так же, как Валери, ища признаки. "Наверное, я просто подумала, что ты выглядишь более уставшей. Ты достаточно ешь?"

Озадаченный такой заботой, я как-то случайно упомянул об этом Гиббсу. Он усмехнулся. "Позвольте мне