Я ехала напряженно и осторожно, и, хотя дождь почти не ослаб к тому времени, как я добралась до окраин Глазго, а «Радио Шотландия» предупреждало о сложностях на других дорогах, мой путь оказался чист. Подбираясь к дому Клариссы Брин, я почувствовала облегчение путника, который наперекор всему снова пробился к дому.

– Вернулся моряк к родным берегам[167], – пробормотала я себе под нос, торопливо пробираясь по дорожке. Открывшая дверь Кларисса выглядела удивленной и довольной.

– Я думала, вы позвоните и скажете, что не станете рисковать – дождь просто чудовищный! – воскликнула она, впуская меня в дом.

Внутри разносился тот же запах кофе и какой-то сладкой выпечки, а черно-белые фотографии, выставленные на розовато-лиловых стенах прихожей выглядели так знакомо, словно я постоянно захожу через парадную дверь вот уже несколько месяцев кряду. Я счастливо вздохнула.

– О, дороги на самом деле были не так плохи. Как вы? Как Хелен?

Я говорила негромко, но мой голос, должно быть, долетел до другой части дома, потому что старая женщина прокричала в ответ:

– Жду тебя, чтобы мы могли продолжить!

– Сегодня у нее очень ясное сознание, – сказала Кларисса, и прошептала мне на ухо: – Немножко перевозбуждена.

– Может плохо закончиться?

– Будем надеяться, что нет.

– О чем вы там говорите? Она пришла ко мне, Кларисса! Пропусти ее, не задерживай болтовней!

Мы обменялись взглядом; я ощутила, что разрываюсь между наслаждением от нашей тайной беседы и виной за предательство Хелен, а потом прошла в большую светлую комнату.

– Здравствуйте, Хелен. Приятно снова вас видеть. Как вы?

– Моложе не становлюсь, – твердо ответила Хелен. Ее глаза сверкали. Она выглядела довольной собой. – Видишь, Кларисса, я же говорила, что она придет. Я знала, она не испугается дождя!

– Если бы боялась, я бы не смогла жить в Шотландии.

Вскоре я устроилась в кресле рядом с Хелен с чашкой горячего свежего крепкого кофе под рукой и неприметным магнитофоном, направленным на собеседницу.

– Я подумала, что мы могли бы поговорить немного о вашем детстве, – я решила сделать свое исследование организованным и последовательным даже несмотря на то, что после прочтения «Второй жены» жаждала поговорить об этой книге.

Хелен тихо вздохнула, и я почувствовала, что каким-то образом разочаровала ее.

– Хорошо. Задавай свои вопросы.

– Что ж… хотите, начнем с того, что вы расскажете мне о своем самом раннем воспоминании?

Хелен приняла отсутствующий вид.

– Могу попытаться. В основном я помню вещи, не события, и их сложно привязать ко времени. Первый дом, где я жила, где родилась – мы жили там примерно до моих одиннадцати лет – все мои воспоминания там. Я могу закрыть глаза и устроить тебе экскурсию по зданию, описать каждую комнату, каждый предмет мебели, каждый уголок, каждую трещину – не просто как они выглядели с каждой стороны, а в деталях: рельеф ковров, крашеных стен и плиток в ванной, запахи и вкус, – но это было бы слишком скучно.

Понимание заставило мое сердце биться быстрее. По правде, именно так я помнила свой первый дом из детства, оставшийся в памяти более ярким, более настоящим, чем любое другое место из всех, где мне довелось жить. Первые десять лет жизни, в течение которых я основательно исследовала окружающее пространство, оставили мне в подарок обширные бесполезные знания и сделали экпертом по географии и обстановке дома 4534 по Вэрин-стрит, Хьюстон, Техас в промежутке между 1952 и 1963 годами. Я считала, что и другие люди – если они, подобно моему первому мужу, не переезжали каждые год-два – обладали в равной мере бесполезными мысленными чертежами и списками предметов, но никогда не слышала, чтобы кто-то об этом говорил.

– Я помню полукруглое окно из цветного стекла в передней двери; когда сквозь него светило солнце, на стене получался узор из волшебных дрожащих цветов. Я помню, как пыталась прикоснуться к ним, поймать и расстраивалась, когда они утекали сквозь пальцы – была слишком мала, чтобы понять, почему.

Еще был замечательный старый сундук из темного дерева, в который я постоянно пыталась забраться. Неважно, сколько раз я видела, что внутри – только одеяла, белье и все такое, – все равно воображала, что там скрыто какое-то сокровище. Одна из моих фантазий… мои сны, мои фантазии – теперь я помню некоторые из них так же ясно, как реальные вещи. Может быть, самым ранним моим воспоминанием был сон.

У меня была игрушка. Может, первая, может, единственная – знаешь, у детей в те дни было мало игрушек. Мы довольствовались всякой всячиной. Выброшенными вещами, которые больше не были нужны старшим, деревянными ложками с нарисованными кукольными лицами – но это была магазинная игрушка, ее сделали специально для игр. Резиновая кукла, кажется, довольно уродливая вещица, но я считала ее моей малышкой и очень любила. Иногда я клала палец ей в рот, чтобы кукла могла его пососать – рот игрушки открывался, если ее сдавить, и снова закрывался, когда отпускали, – а порой брала в рот ее голову целиком и сосала – не слишком похожее на материнское поведение, но я была всего лишь ребенком и, возможно, возмущалась тем, что меня отняли от груди. Так или иначе, мне хотелось что-нибудь пососать. Однажды я откусила кукле кусочек носа – что-то в цвете или текстуре убедило меня в том, что будет вкусно, но, разумеется, вкусно не было. На вкус она была как резина, отвратительно. Но ощущения при жевании, то, как нос скользит между зубами, пока я не ухвачусь покрепче, раз за разом, оказались достаточно захватывающими, чтобы я не спешила выплюнуть куклу. Конечно, после того как я прогрызла в ней дыру, кукла больше не работала как полагается: рот не раскрывался как прежде. Но это меня не волновало, я все равно ее любила и повсюду таскала с собой, пока однажды, кажется, не выронила на улице. И мать ее не подобрала, так что я потеряла свою малышку, свое сокровище, своего, можно сказать, первого ребенка.

Хелен посмотрела на меня, словно ожидая ответа, но я была не в состоянии говорить. Моя голова почти кружилась от déjà vu – только это было не просто déjà vu, а что-то гораздо сильнее и страннее, и оно просто выбило землю у меня из-под ног. Я не знала, что и думать об услышанном: могло ли это оказаться совпадением? Должно быть, у множества детей за прошлый век были резиновые куклы. И они сосали их и кусали, портя игрушки. Хелен даже не дала кукле нормального описания; моя была похожа на клоуна, а эта, наверное, была пупсом.

Не дождавшись реакции, Хелен продолжила.

– Не помню, когда я ее потеряла, как это случилось, когда я заметила, огорчилась ли. И я не помню, сколько прошло времени до того момента, когда он вернулся ко мне во сне.

Я заметила переход от «она» к «он», и перед моим мысленным взором возник давно потерянный клоун.