В процессе я потревожила пачку фотографий, лежавших на следующем блокноте, и они водопадом осыпались по склону блокнотной башни. Бросив быстрый встревоженный взгляд на лежавшую в кровати позади меня женщину, чтобы убедиться, что та не проснулась, я собрала карточки. Это все были старые черно-белые снимки людей, по большей части на открытом воздухе. На оборотах карандашом были нанесены даты, имена или инициалы.

Я узнала Хелен, стоявшую в юбке и шляпке в окружении голубей у основания какой-то статуи; она держала за руку молодого мужчину в форме. Я вгляделась в холодные тени на его лице, и мое сердце подпрыгнуло: по изгибу рта, линии его челюсти мне показалось, что мужчина похож на Аллана. Схожесть молодой Хелен с Клариссой бросалась в глаза, и я осознала, что именно поэтому меня сразу так потянуло к новой знакомой. Ее отец, в свою очередь, немного походил на Аллана, и о нем Кларисса тоже мне напомнила.

Я быстро просмотрела остальные фотографии, обычно узнавая Хелен по ее характерной внешности. Некоторые другие люди тоже оказались знакомы: Джуна Барнс, Пегги Гуггенхайм, Джеймс Джойс. У меня перехватило дыхание. Хелен Ральстон, победоносно улыбаясь, стояла в английском саду в компании высокой застенчивой элегантной женщины, которая выглядела чуть смущенной. Мне не было нужды переворачивать фото и проверять написанное на обороте имя: Вирджинию Вульф невозможно было с кем-то спутать.

Великолепно! Сердце возбужденно забилось. Я задалась вопросом, позволит ли Хелен использовать эти фотографии в книге, и сразу же нашла ответ. Разумеется, позволит, зачем иначе она их рассортировала, если не собиралась мне отдавать? С таким количеством знаменитых имен в пояснительной записке издателям выпуск биографии в печать казался решенным вопросом. Хелен Элизабет Ральстон, Забытый Модернист. Подобрав фотографии и снова собрав их в аккуратную стопку, я обратила жадный взгляд на груду старых журналов.

Тот, что лежал теперь сверху, оказался странного размера – более узким, чем принято обычно, и был туго обтянут какой-то черной тканью. Когда я протянула руку, чтобы коснуться обложки, ко мне откуда-то пришло осознание, что это – один из самых ранних дневников, из парижских лет.

Даже не задумавшись, если ли у меня на это право, я взяла книгу и открыла.

На первой странице не было даты, и, пока я листала дальше, у меня создалось впечатление, что это один непрерывный рассказ, поскольку текст не был разбит на куски, как в дневнике.

Рассказ шел от первого лица, там было много длинных отрезков с описаниями, но встречались и диалоги, выделенные одиночными кавычками и тире. Может, это был тот автобиографический роман, о котором говорила Хелен?

Почерк, мелкий, аккуратный и угловатый, было непросто читать, несмотря на его ровность – особенно в тусклом освещении спальни Хелен. Я пролистала через несколько страниц и передвинулась ближе к зашторенному окну, пытаясь найти разборчивый кусок. Я заметила, что несмотря на убористое, плотное письмо, Хелен, как и я, использовала только одну сторону страницы – и задумалась, расточительствовала ли она так же во время войны, в условиях нормирования бумаги. Чистые страницы не пропадали зря; для меня они служили пространством для заметок, списков интересных слов и книг, которые я хотела прочитать, случайных цитат из книг, которые читала, или идей для рассказов. Листая книгу, я теперь стала обращать внимание на «другие» страницы и поняла, что Хелен работала точно так же.

Эти страницы было проще читать, потому что на них было меньше текста. Я смогла расшифровать несколько цитат: строки из Бодлера – за словами на французском следовал ее грубый перевод, – абзац из «Золотой вазы» и два – из «Великого Гэтсби». Перечень британских и американских авторов мог бы быть моим собственным списком «обязательного к прочтению», с той разницей, что в 1929 году все эти авторы были еще живы. Я гадала, напоминала ли Хелен себе о книгах, которые надо найти, или о людях, которых она хотела повстречать.

Следующий список оказался чем-то иным. Я перечитывала его снова и снова, пытаясь найти какой-то еще смысл кроме личного для меня, замеченного с первого же взгляда.

Йель

Энди

Ирэ

Марк

Джон

Джимми

Патрик

Джон

Чез

Аллан

Девять мужских имен, одно из которых повторилось дважды. Имена десяти мужчин, которых я любила.

Откуда могла это узнать Хелен Ральстон?

Ниоткуда. Это было невозможно. Не все имена. Сведения о моих мужьях были открытой информацией, и множество людей знали о том, что я три года жила с человеком по имени Марк. Хотя мои отношения с Ирэ были вроде как тайной, я посвятила ему свою первую книгу, а когда мне предложили участие в колонке для журнала под названием «Первый раз», я не озаботилась псевдонимом для Энди. Но Йель? Или то, что я встречалась с двумя разными мужчинами, которых звали Джон? И никто не знал про Чеза. Могло ли это быть совпадением? Чтобы другой автор набросал список персонажей, в точности повторив самые важные для меня имена?

Поверить в такое я не могла.

Перед глазами рассыпались звезды и пучки света, и я осторожно положила дневник к остальным.

Каким-то образом я смогла выбраться из душной тесной комнаты, полной звуками неглубокого дыхания старой женщины, так, чтобы ни на что не наткнуться и не упасть. Спустилась по лестнице. Ведомая ужасом, только на полпути ко входной двери я вспомнила, что сумка со всеми вещами, включая ключи от машины, осталась на кухне.

Я не могла просто улизнуть наружу, хотя мне этого отчаянно хотелось. Я прошла в большую комнату, чтобы забрать вещи, некоторое время концентрировалась на дыхании, чтобы успокоиться, а потом постучала в дверь Клариссы.

От моего вида ее улыбка пропала.

– Что случилось? Что-то с мамой?

– С вашей матерью все хорошо; когда я ушла, она спала. Боюсь, что мне нужно идти – кое-что случилось… – не в состоянии придумать убедительную ложь, я похлопала по наплечной сумке, словно намекая на мобильный телефон.

Напряжение ушло с лица Клариссы, но она все еще хмурилась.

– О боже. Я надеюсь, ничего…

– Ох, нет-нет.

– Вы такая бледная.

Я попыталась засмеяться.

– Правда? Ну, ничего ужасного, просто некоторое недопонимание, сложно объяснить, но я должна вернуться сегодня к вечеру. Так что – если вы извинитесь за меня перед вашей матерью…

– Разумеется. Вы еще приедете?

– Ох, конечно, – я отвернулась, продолжая говорить. – Я позвоню в ближайшие несколько дней, договориться о времени…

Мне хотелось плакать. Она мне так нравилась, а теперь я раздумывала, не является ли ее явное дружелюбие частью какого-то запутанного заговора. Если она каким-то образом помогала своей матери собирать обо мне сведения, если они следили за мной или что-то планировали… но что? И зачем?