Так вот, этот Брэндстрём, продолжаю цитировать Ашберга, «не любил Россию и презирал коррумпированную российскую власть. Не одобрил он и русскую революцию, так как считал ее руководителей бунтовщиками и авантюристами».

Под стать отцу была и его дочь Эльса[1871], которая, чему уж тут удивляться, также преклонялась перед Германией. В 1915 г., пройдя подготовку в русском Красном Кресте, она стала сестрой милосердия и вызвалась ухаживать за пленными немцами в Сибири. Что ж, они называли ее «сибирским ангелом», возможно, заслуженно. И когда она, выйдя замуж за немца-профессора, поселилась в Германии, то Гитлер вскоре после прихода к власти предложил ей возглавить германский Красный Крест. К чести Эльсы, она отказалась и была вынуждена вместе с мужем уехать в США.

Так мог ли такой «человек старой военной закалки» остаться в стороне и не поделиться информацией со старыми друзьями в Берлине? Полагаю, ответ вам ясен. И такой вот «дипломат» решал судьбу Красина.

Не менее актуальным для Красина являлся вопрос, как переслать семье за границу имеющиеся в его распоряжении средства. Надо признать, это было непросто, учитывая соответствующие запросы его супруги, которая по-прежнему проживала с детьми в Стокгольме на «прекрасной вилле»[1872]. Вероятно, именно необходимость получения гарантированного источника высокого постоянного дохода отчасти явилась причиной того, что Красин согласился позабыть прежние разногласия и обиды на вождей партии и вновь примкнуть к большевикам. Хотя очевидно, что пошел он на это с явной неохотой. При этом Красин даже имел неосторожность в своем ближнем окружении, отказываясь легко забыть прошлое, не скрывать своего критического отношения к Самому вождю революции. «Фанатик-то он фанатик, а видит ясно, куда мы залезли, — говорил о Ленине Красин, относившийся к октябрьской верхушке большевиков тоже с нескрываемым презрением»[1873].

Для Ленина и его соратников возвращение Красина в партийный строй имело важное значение как фактор привлечения на свою сторону неангажированных высококвалифицированных специалистов прежнего режима, многие из которых в студенческие годы в той или иной форме переболели социал-демократической лихорадкой. «Большое влияние оказывал Красин на круги интеллигенции за пределами коммунистической партии, — отмечает хорошо знавший Леонида Борисовича Семен Либерман. — Он сделался центром притяжения для тех инженеров и экономистов, которые некогда, в молодости, сочувствовали большевистскому течению. Но впоследствии от него отошли. Им гораздо легче было сойтись с Красиным, чем с Троцким или Лениным»[1874].

Сам же Красин принял это решение после длительных колебаний: он долго присматривался — чья возьмет? Явно очень боялся прогадать. 8 декабря 1917 г. Красин пишет жене: «Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединюсь к б[ольшеви]кам, совершенно неосновательны. Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной… Ты знаешь, что я всю революцию сидел спокойно в стороне, ибо от моего участия в том периоде не много прибавилось бы и у меня не было сознания обязательности лично для меня этой работы»[1875]. Только в достаточной степени убедившись в стабильности нового режима, Красин решился на этот шаг окончательно, поскольку прежде сотрудничал с Лениным избирательно, откликаясь на некоторые обращения последнего.

Как изменились взгляды Красина на ситуацию в стране, достаточно хорошо видно из другого письма к супруге, которое он написал ровно через год после предыдущего — 16 декабря 1918 г.: «Б[ольшевики] твердо держат власть в своих руках, проводят энергично множество важных и иногда нужных реформ, а в результате получаются одни черепки. Совершенно как обезьяна в посудной лавке. И грех, и смех. Греха, впрочем, больше, так как разрушаются последние остатки экономического и производственного аппарата, и возможности бороться с разрухой суживаются до минимума»[1876].

При этом Красин не отказывается от идеи найти для проживания семьи более комфортное место, чем Швеция, власти которой не очень жаловали Леонида Борисовича. Ему рассказали, что его супругу «так преследуют антантовские шпики, что она даже в город не решается выезжать». Красин решает действовать через Ашберга, который и ранее помогал ему улаживать дела в Швеции. Он пишет жене 22 мая 1919 г.: «Неужели через того же Брунстрема [Брэндстрёма?] или Ашберга нельзя было бы добиться прекращения этого свинства, с которым мы достаточно уже имели дела еще в царские времена. Сан-Совер[1877] мне тоже клялся и божился навести в этом отношении порядок»[1878].

Самым безопасным, пусть и не самым сытым, местом выглядела Германия, где, как писал Красин, «знакомых у меня теперь 1/2 Берлина во всех сферах»[1879]. Это его намерение не было секретом для его контактов среди иностранцев. Свое содействие в решении вопросов въезда в Германию в случае необходимости предлагали «старик Сименс»[1880], с которым Красин неоднократно встречался в Берлине в мае — июне 1918 г., и немецкий посол в Дании граф Ранцау[1881], ставший вскоре министром иностранных дел. Последний обещал Красину организовать переезд семьи в Данию (через Ранцау, «если уж очень голодно будет в Швеции… я вас всегда сумею перетащить в Данию»). И Леонид Борисович тут же начал активно действовать в этом направлении, дав поручение подобрать в Копенгагене квартиру в 4–5 комнат с удобствами и договорившись с Воровским о выдаче жене паспорта дипломатического курьера в Данию, если она, паче чаяния, пожелает предварительно посмотреть квартиру. Снимать эту квартиру по деньгам представляется ему вполне посильным, да и жизнь там в смысле продовольствия куда как вольготней, а цены ниже на 20–30 %. К тому же и французская школа для девочек имеется[1882].

В Москве Красин получает (ведь теперь он совслужащий) 4 000 руб. в месяц. Три тысячи из них переводит жене. «…Этого мне хватит вполне, принимая сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти невиданная сумма». Однако постоянно предупреждает жену: «Но все же, миланчик, с деньгами будь поосторожнее, неизвестно еще, что всех нас ждет впереди»[1883].

И хотя поначалу финансовые дела у деятелей нового режима вроде бы обстоят неплохо, но червь неуверенности в завтрашнем дне подтачивает моральный дух пламенного революционера. «Посылаю тебе, миланчик, бумагу комиссара финансов о выплате тебе денег с 15 августа по 3 тысячи рублей в месяц, — пишет он супруге 24 октября 1918 г. — Значит, за август — 1500, за сентябрь — 3 тысячи и за октябрь — 3 тысячи. Должны, судя по тексту письма, выплатить по казенному курсу [выделено мною. — С. Т.], то есть около 7500 × 2 = 15 000 крон. Это было бы неплохо. Только в скором времени хотят