все остальное в целом верно. Я же привел эту цитату потому, что автор данного пассажа, уже встречавшийся нам С. В. Дмитриевский — сам еще тот проходимец — занимал пост управляющего делами НКПС, т. е. являлся советским чиновником, по должности обязанным обеспечивать быт и снабжение всем необходимым первого лица своего ведомства. Ему ли не знать вкусов и прихотей босса, даже если тот перешел к тому времени в другое ведомство? Слава-то осталась… Между тем поговаривали, что Дмитриевский появился в своем кресле не просто так, а с ведома Дзержинского. Так это или нет, но Дмитриевский, служа в НКПС, о себе тоже не забывал: жил в отдельном особняке, разъезжал на служебном авто, имел лошадей и предостаточно продовольствия.

И все же признаем, что все основания для досады на расточительность Любови Васильевны у Красина были. Дело в том, что теперь на него давил груз ответственности и за новую семью, а его параллельная супруга проявляла все больше настойчивости, требуя забрать ее с дочкой из Петрограда в столицу. Понятно, в такой ситуации даже для аркосовской кассы содержание двух семейств Леонида Борисовича становилось заметной нагрузкой, если не непосильной ношей.

Следует отметить, что привыкшая к роскошной жизни супруга Красина не обладала таким качеством образцовой хозяйки, как бережливость, скорее наоборот: любая прихоть ее или дочерей удовлетворялась практически мгновенно, без учета текущего финансового положения семьи и какого-либо беспокойства о будущем. Но прежний подход, возведенный Красиным в принцип: я «беру у Республики лишь то, что проживаю», — становится потенциально опасным для него лично. И он не может больше игнорировать эти перемены. Красин вновь и вновь настоятельно советует супруге «избавиться от большого трена», т. е. жизни на широкую ногу (фр. grand train). А детям — «перейти на более скромное положение»[1899]. Но его уговоры и увещевания, порой уже больше похожие на мольбы, остаются гласом вопиющего в пустыне. Никто не хочет хотя бы попытаться отказаться от столь приятной неги роскоши.

Красина явно беспокоят слухи о наличии у него значительного состояния. Особенно усердствуют «белогвардейские» газеты, подавая его как «чуть ли не богатейшего человека Европы»[1900]. Насколько отвечали действительности эти слухи? Мне трудно сказать, но совершенно очевидно, что активное сотрудничество Красина и Ллойд-Джорджа ко взаимной выгоде в финансовой сфере не могло пройти совершенно не замеченным квалифицированными специалистами банковского дела, каких было немало среди русских эмигрантов. Взять того же Барка или Давыдова. Вряд ли Петра Львовича оставило равнодушным появление нового делового партнера у патрона. Хотя какой он Ллойд-Джорджу партнер? Так, прислуга-приживалка…

Конечно, Барк не мог открыто выступить против такого поворота фортуны, но, вполне вероятно, испытывал определенный дискомфорт и ревность по этому поводу. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что только с 1 января по 15 мая 1921 г. НКВТ выданы, согласно секретной справке НКФ, 1,058 млн соверенов, «причем назначение [этих денег] неизвестно»[1901]. А это чистая золотая монета, самая что ни на есть ликвидная наличность. Не будем забывать, именно Красин на тот момент возглавлял НКВТ и находился на пике власти и влияния, фактически бесконтрольно распоряжаясь валютными средствами. Причем в данном случае речь шла об английской золотой монете, совершенно обезличенной, которая могла свободно быть пущена в обращение практически в любой стране мира. Отследить источники ее происхождения и поступления было невозможно. Ведь на ней, в отличие от банкнот, нет даже серийных номеров. Не требовались ни аффинаж, ни клеймение.

И уж как-то не совсем вписывается в озабоченность «живущего на зарплату» и вечно озадаченного поиском денег Красина записка, подготовленная в аппарате Политбюро ЦК партии. Согласно этой бумаге, никем, кстати, не подписанной, по состоянию на 18 октября 1920 г., т. е. примерно в те же сроки, когда он писал вышеприведенные письма жене, Красину «отпущено» из доставшегося большевикам царского фонда 3 пуда золота в слитках, да еще и драгоценных камней на 51,886 млн рублей[1902]. Когда именно он получил указанные ценности и как распорядился этими средствами — загадка и по сей день.

Погоня за обладанием иностранной валютой поглощает Красина всецело. 9 апреля 1922 г. он пишет жене: «Вообще же в Москве положение много легче и лучше этой зимой, чем в прошлые годы, особенно у кого есть хоть какая-либо зацепка в виде иностранной валюты. Торговля идет вовсю, и за хорошие деньги можно все достать. Правда, курс советского рубля падает стремительно, и обывателю, живущему на жалование, приходится ежемесячно вопить о прибавках и всякими правдами и неправдами подрабатывать как-либо на стороне»[1903]. Да и сам Красин стал оказывать помощь детям супруги от предыдущих браков в английских фунтах стерлингов. Так, он, помимо дорогой зимней одежды, дает ее сыну Андрею[1904] 50 фунтов. Сумма, скажем прямо, по тем временам огромная: лейтенант британского Королевского флота получал тогда оклад в лучшем случае в 20–25 фунтов в месяц. Красин также договаривается об иностранных визах для Андрея, чтобы тот мог приехать в Италию и даже в Лондон повидаться с матерью.

Надо сказать, когда читаешь переписку с Миклашевской, то невольно ловишь себя на мысли: когда же возникнет вопрос о деньгах? Но его нет. Полная противоположность переписке с Любовью Васильевной, где все вертится вокруг денег. Правда, до поры до времени…

Вполне возможно, Красин в итоге решил сконцентрировать все нити управления личным достоянием у себя, лишив Любовь Васильевну доступа к деньгам в шведских банках. Об этом рассказывает Штоль, относя это событие к 1924 г., ведь он был посвящен в финансовые дела Красина (через него шли переводы семье)[1905], хранил ключи от банковского сейфа и, по его словам, даже оплачивал его аренду. Штоль наблюдал, как Красина клала в сейф тяжелые свертки весом по несколько килограммов, которые, по его мнению, могли содержать золотые слитки и монету[1906].

Надо отметить, в последние два года жизни Красин активно пытается собрать воедино все свои деньги. Очевидно, что он человек далеко не бедный. Например, Леонид Борисович точно не помнил, сколько у него хранилось денег в железном шкафу в посольстве в Париже: 700 или 1000 ф. ст. «плюс немного червонцев и серебра». Даже сумма разницы в 300 ф. ст. сама по себе запредельная[1907]. Мне трудно точно установить, какой Красин получал оклад в иностранной валюте, но, зная систему оплаты в советских загранучреждениях, могу предположить, что он мог максимум на 30–35 % превышать должностной оклад советника постпредства — дипломата достаточно высокого ранга. Так вот, оклад бежавшего на Запад в 1928 г. советника постпредства Григория Зиновьевича Беседовского