— И чьё слово было для них более весомо, чем верность великому альдору? — нахмурившись, спросил Ликар.

— Слово той, которой подчинился бы и сам великий альдор, — усмехнулся Делвин-Элидир и, заметив, как сурово сдвинул брови энфер, уточнил: — Я говорю о святой Лурдес, которую у вас зовут Девой Лардес, и которая не так давно гостила в луаре под именем леди Дарьи.

— А ведь верно, они служили ей, как и сэр де Мариньи, — кивнул Ликар. — Что ж, вы правы, маркиз. С богами не спорят, а уж тем более с богинями. Хотя и без того альдор уже помиловал их вслед за де Сегюром. К тому же, насколько я помню, и вы в тот момент лишились нескольких своих рыцарей.

— Лучших гвардейцев во главе с капитаном, — улыбнулся маркиз. — Впрочем, я уже тогда знал, что происходит, и единственное, что меня огорчило, так это то, что я не смог с ними проститься. Мы были друзьями.

— Что ж, в этом я могу вам помочь! — рассмеялся энфер. — Волей случая несколько моих рыцарей знают, где находится звездолёт, от которого к нам приехала леди Дарья. Они сопровождали офицера, пригласившего её к нашему двору. Тот офицер уже давно нами изгнан, но есть те, кто ездили с ним и помнят дорогу. Если хотите, я дам их вам в качестве провожатых. Они отведут вас к звездолёту, и вы сможете проститься со своими друзьями и заодно передать мои заверения в вечной преданности леди Дарье, коль скоро ей угодно так себя называть.

— И правда, — усмехнулся маркиз и взглянул на Марка, который обнимал раскрасневшегося от возмущения Элота за плечи и что-то нашёптывал ему на ухо. — Я с радостью и благодарностью приму ваше предложение, благородный энфер, и поеду навестить наших друзей, и уверен, что барон де Сегюр составит мне компанию.

— Вот и отлично! — воскликнул Ликар, довольный, что смог без особых затрат оказать маркизу услугу. — Нам ещё долго торчать в Магдебурге, ожидая вестей от наших повелителей. Так что ближайшим светлым утром вы вполне сможете отправиться в путь и, погостив у богини, вернуться к нам, осенённые сиянием её благословения!

В его голосе слышалась ирония, но маркиз с улыбкой кивнул ему и снова посмотрел на Марка, который на сей раз оказался в дружеских объятиях Элота, в чём-то жарко убеждавшего его.

Следующий светлый день застал друзей в пути. Они неспешно ехали по лесу, пронизанному прозрачным сиянием посветлевшего неба. Было тихо, и даже лёгкий ветер не касался высоких крон деревьев, но в глубине чащи беспечно щебетали птицы и их звенящие трели разливались в тени деревьев, им вторил стрёкот кузнечиков и мерное жужжание тяжёлых шмелей, перелетавших с цветка на цветок. Эта безмятежная красота наполняла душу тихим покоем и верой в то, что война с её грохотом, стонами и болью, наконец, осталась в прошлом.

Марк ехал рядом с Айолином, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, пахнущий хвоей и медвяными травами, прислушиваясь к приглушённой перепалке алкорских рыцарей, которые, уехав вперёд, спорили, едут ли они правильным путём или сбились с дороги. Рыцари охраны и оруженосцы держались позади на почтительном расстоянии, и можно было говорить, не опасаясь чужих ушей. Но друзья молчали, впитывая безмятежный покой утреннего леса, далёкий от суеты и волнений человеческого мира.

Маркс рассеянной улыбкой смотрел на порхавших вокруг разноцветных бабочек. Они напомнили ему дождь из лёгких лепестков, взметнувшийся под ветром, когда Жоан в золотом венце вышел на ступени храма Святой Лурдес после обряда коронации. Толпа, заполнившая маленькую площадь, разразилась восторженными криками, и молодой король в окружении своей свиты спустился на брусчатку мостовой. Его осыпали цветами, их бросали ему под ноги, а когда он со своим кортежем ехал верхом на богато убранном коне, с улиц уже раздавались песни и смех. Говорили, что такого воодушевления Сен-Марко не знал с тех пор, как им правил Арман. Всем хотелось, чтоб юный Жоан стал таким же благословением для королевства, каким был и его кузен. Город ликовал, забыв о том, что совсем недавно проводил в последний путь другого короля.

Похороны погибшего на войне Ричарда прошли в суровом молчании, без слёз и, как показалось Марку, без сожалений. Тело прежнего короля было водворено в саркофаг в ряду таких же саркофагов, между могилами его отца и брата, и покинуто всеми, кроме гвардейцев, стоявших в карауле. А через пару дней, когда храм начали готовить к коронации, и они покинули свой пост, и память о Ричарде осталась лишь ещё одной безмолвной каменной плитой в ряду других.

Марк был удовлетворён этим. Пусть никто не узнал о том, что это Ричард убил Армана, но и сам он нашёл свою смерть, а теперь будет наказан ещё и забвением, поскольку его краткое правление не принесло ему славы, а свои войны он проиграл. В то же время память об Армане, не угасавшая ни на минуту, в дни торжеств по поводу восшествия на престол молодого короля вспыхнула с новой силой. Жоана приветствовали, как героя, а появление рядом с ним вдовствующей королевы Элеоноры, покинувшей своё добровольное заточение, было встречено с восторгом.

Одним из первых указов Жоан исполнил волю своего кузена, наградив его верного слугу и друга барона де Сегюра за бескорыстную преданную службу, и даровал ему замок Ричмонд со всеми прилегающими угодьями, выходящими за пределы небольшого Зелёного Дола. Объявляя о своём решении, король отметил, что барон стал одним из немногих героев прошедшей войны. В то время как большая часть войска так и не вступила в бой, ему выпало познать и пламя битв, и горечь потерь, и тяготы плена.

Войдя в тот день во дворец безземельным бароном, Марк вышел из него владетельным сеньором и, уклонившись от предложений друзей немедленно отпраздновать это событие, отправился в маленький домик, затерянный в узеньком переулке среди бедных кварталов, куда уже рвалась его душа. Он шёл к Мадлен, и едва она открыла скрипучую дверь своего домика, бросился к ней и заключил в объятия, покрывая её лицо страстными поцелуями.

— Вы не слишком торопитесь, ваша светлость? — рассмеялась она, но её нежные руки уже обвили его шею. Чуть отстранившись, она какое-то время смотрела ему в глаза, а потом её взгляд скользнул на его губы и она прошептала: — Я всё время думала о тебе...

От этого сладостного воспоминания по его телу прошла дрожь,