В определенной степени Черчилль стал последним из могикан, сумевшим в векузкой специализации снести границы возможного, добившись успеха одновременно в нескольких областях: государственном управлении, литературе и живописи, а также отметиться в своих увлечениях: животноводстве, коневодстве, садоводстве, игре в поло, сигарах. Неудивительно, что со временем имя Черчилля само по себе превратится в бренд. В честь него будут названы города, деревни, улицы, железнодорожные станции, аэропорты, ипподромы, больницы, колледжи, школы, пабы, магазины, отели, парки, реки, водопады, площади, спортивные соревнования, танки, корабли, подводные лодки, сорта хризантем, астр, фуксий, гладиолусов, гиацинтов и роз, а также литературные, например в романе «1984», и киногерои — Уинстон Вульф в «Криминальном чтиве», убедительно сыгранный Харви Кейтелем. В его честь также назовут многих младенцев, некоторые из которых станут знаменитыми. Например, лейборист, министр обороны с 1964 по 1970 год и глава Минфина с 1974 по 1979 год Денис Уинстон Хейли (1917–2015), родившийся вскоре после поражения Черчилля в Манчестере, писатель Уинстон Грэм (1908–2003), а также один из членов ливерпульской четверки Джон Леннон (1940–1980), полное имя которого — Джон Уинстон.

Все эти знаки внимания, почести и награды были, конечно, приятны. Но могли ли они дать утешение перед надвигающимся броском в пропасть небытия? В 1940 году, в самый разгар Блица, секретарь Черчилля Джон Мартин сказал премьер-министру, что хотел бы выжить в войне, чтобы «увидеть конец этого фильма». «Сценарий, который пишет история, не имеет конца», — ответил ему тогда Черчилль. Человеческая жизнь, напротив, конечна. И каждый рано или поздно подойдет к черте, за пределами которой одни канут в безвестности, а другие обретут бессмертие. Черчилль никогда не испытывал ужаса перед смертью: ни в молодости, когда сражался на Кубе, в Индии и в Африке, ни в зрелые годы, пойдя в окопы Первой мировой, ни на посту премьера, лично наблюдая за воздушными боями и посещая горячие точки. Не страшился он неизбежного конца и в старости. По крайней мере, ему хотелось таким казаться. «Любой, кто скажет, что он не боится смерти, — лжец», — заметит он однажды своему секретарю. Хотя самым популярным его высказыванием на этот счет станет: «Я готов к встрече с Творцом, другой вопрос, готов ли Он к такому тяжелому испытанию, как встреча со мной».

Эта шутливая ремарка передает не только готовность Черчилля к неизбежному, но и отсутствие у него страха за свершенное. «Когда я достигну врат рая, я уверен, святой Петр будет мне рад», — скажет он Вальтеру Грабнеру. Были у него и другие комментарии на этот счет. Наблюдая в 1930 году затем, как Артур Бальфур «спокойно, твердо и весело» ожидает своего конца, он чувствовал, «насколько глупы были стоики, разведя столько суеты вокруг этого естественного и необходимого для человечества события». Но вместе с тем, Черчилль осознавал и происходящую «трагедию», которая «лишала мир всей мудрости и опыта» Бальфура. Теперь он «передавал светильник мудрости импульсивной и неподготовленной молодежи». Или же, что хуже, — светильник «упал и разбился».

Но до Рубикона у Черчилля еще было время окинуть взглядом собственную жизнь и ответить на последние фундаментальные вопросы. Он всегда внимательно подходил к планированию своего жизненного пути, считая, что отведенный человеку отрезок времени имеет значение и должен быть наполнен содержанием и достижениями. Однако проблема заключается в другом: даже вдохнув в каждое мгновение своей жизни смысл, даже добившись многого, наступит ли удовлетворение от сделанного, не появятся ли сомнения и сожаления о неэффективном использовании выделенного времени? Оценивая пройденный жизненный путь, Черчилль говорил на публике, что его жизнь «была долгой и не совсем бессодержательной», что «все честолюбивые цели», которые он ставил в юности, «давно достигнуты, намного превзойдя» даже «самые смелые ожидания».

Верил ли он сам в то, что говорил? В своем единственном романе «Саврола», описывая протагониста, он указывает, что его «жизнь казалась несчастливой; в ней чего-то явно недоставало». Автор задается вопросом, что же «все-таки осталось» после того, как «были подведены итоги всей жизни» Савролы; жизни, в которой «было все — честолюбие, исполнение долга, энтузиазм и слава». И сам же дает ответ — осталась «бесконечная полная пустота». Даже «цель, ради которой Саврола так долго и упорно трудился», «теперь казалась незначительной». Черчиллю не исполнилось и двадцати пяти, когда он писал эти строки. Но уже тогда он увидел, что даже великие свершения не приносят удовлетворения. Тот, кто всю жизнь к чему-то стремится, каждый раз ставя новые цели и покоряя новые вершины, неспособен наела-ждаться успехами. Он всегда увлечен новыми задачами, а когда сил или возможностей для этого не остается, сокрушение над тщетностью достигнутого заполняет пустоту, образовавшуюся от неизбежного бессилия и бездействия. «Я достиг много, чтобы в итоге не достигнуть ничего», — подытожил Черчилль свой жизненный путь за несколько лет до кончины.

Трагизм подобного высказывания заключался в том, что у Черчилля уже не было времени и сил что-либо исправить. Каким бы исполинским здоровьем ни наградила его природа, настал момент, когда и его каркас ослаб, а сам он вступил в последний этап — дожития. В последнем томе «Мальборо», объясняя, что «продолжительность жизни смертных коротка, а конец — универсален», он указывал, что «глупо жаловаться на завершающую фазу человеческой жизни». Эти изречения могли бы подойти и для описания последних лет жизни самого Черчилля. Но действительность была менее романтична. В октябре 1958 года, отдыхая на вилле Ля-Пауза, Черчилль жаловался супруге на «серость и скуку» последних лет. За двадцать лет до этого он заметил Клементине, что «никогда не следует оставлять надежду на внезапный конец до наступления упадка». Медленный закат его жизни все настойчивее говорил, что «внезапный конец» не для него. Если обратиться к литературному наследию нашего героя, то куда лучше его состояние в эти годы описывают слова из эссе об Арчибальде Розбери: «Розбери, может, и нравилась неспешная жизнь из недели в неделю, но он уже думал о смерти, как об избавлении». Черчилль так же воспринимал смерть как избавление. «Какой кошмар жить вечно, — признается он в июле 1960 года. — У меня уже нет аппетита к жизни. Когда придет время умереть, я не стану жаловаться. Я не буду мяукать». «Моя жизнь подошла к концу, но пока еще не оборвалась», — скажет он своей дочери Диане в том же году.

До поры до времени Черчилль пытался получать удовольствие. Читал книги, в том числе собственные — автобиографию «Мои ранние годы», ходил в казино. Спустя годы один из сотрудников игорного заведения вспоминал, что отчетливо помнит грузную фигуру знаменитого британца, медленно двигавшуюся в сторону игорных столов. Свои ставки он обычно делал на красные номера 18 и 22. «Месье, как правило, не везло», — констатировал местный крупье.

В августе 1961 года на борту яхты «Кристина» Черчилль появился в США. Это было шестнадцатое и последнее посещение родины его матери. Так же, как и во время первого путешествия на пароходе «Этрурия» в 1895 году, бушевал сильный шторм. Черчилля всегда тянуло к опасности. Не изменил он себе и в старости, попросив четырех матросов посадить его на рояль, чтобы он мог с высоты наблюдать за буйством стихии. Когда шторм усилился и яхта начала качаться на волнах, словно щепка, он вместе с Онассисом и Монтагю Брауном переместился в каюту. Черчилль расположился на кровати, зажав бутылку любимого шампанского Pol Roger между ног. Путешествие утомило пожилого джентльмена. По прибытии в Нью-Йорк он оказался настолько обессилен, что вынужден был попросить своего секретаря отказать президенту Кеннеди, приглашавшему знаменитого гостя в Белый дом. На родину Черчилль вернулся на борту реактивного четырехдвигательного Boeing-707.