Летом 1962 года во время очередного отдыха в Монте-Карло с восьмидесятисемилетним Черчиллем произошел несчастный случай. Слезая с кровати в пентхаусе Hotel de Paris, он подскользнулся и при падении сломал себе бедро. Его обнаружили через час. По словам медсестры, «сэр Уинстон был в здравом рассудке и казался очень спокойным». Увидев ее, он произнес с улыбкой на лице: «Леди, по-моему, я сломал себе ногу». Своему секретарю Черчилль скажет, что, возможно, никогда больше не остановится в этом отеле. «Сначала Тоби, теперь это». Речь шла о волнистом попугайчике, улетевшем из пентхауса в 1960 году. За его возвращение была объявлена высокая награда, но домашнего любимца, к глубокому разочарованию хозяина, так и не нашли.

Пострадавшего осмотрел доктор Робертс, живший на Ривьере и практиковавшийся в лечении местных англоязычных пациентов. По его рекомендации Черчилля разместили в больнице в Монако. Но он отказался проходить лечение в этом заведении. «Помни, я хочу умереть в Англии», — заявил он Монтагю Брауну. В срочном порядке глава британского правительства направил во Францию самолет ВВС, на котором экс-премьера перевезли в Лондон. Черчилля разместили в больнице Миддлсекс, где под чутким руководством профессора Герберта Седдона (1903–1977) ему была сделана операция. Несмотря на удовлетворительное состояние, Черчилль проведет в больнице три недели. По воспоминаниям медсестер, он был в хорошем расположении духа, особенно после киносеансов, проходивших в его палате ежедневно.

В апреле 1963 года Клементина отмечала свой семьдесят восьмой день рождения. Черчилль написал поздравление, как он это делал последние пятьдесят четыре года их совместной жизни.

Моя дорогая!

Признаюсь тебе в своей наивысшей любви и шлю сотни поцелуев. Хотя я изрядно глуп и похож на мелкого бумагомарателя, карандашом, что я пишу тебе, водит мое сердце.

Твой любящий, У.

Это письмо станет одним из последних, написанных сэром Уинстоном собственной рукой.

Физическая слабость, болезни и немощь не единственные спутники старости. Чем больше живешь на белом свете, тем меньше друзей и сверстников сопровождают на жизненном пути. Частыми попутчиками становятся утраты и похороны тех, кого знал, любил и уважал. В декабре 1946 года скончался генерал-майор Реджинальд Барнс (род. 1871), с которым Черчилль отправился в свое первое волнительное путешествие на Кубу в 1895 году, а затем вместе делил бунгало в гарнизонном городе Бангалор. На следующий год почил другой сослуживец по Индии Реджинальд Хор (род. 1865).

В том же 1947 году не стало брата нашего героя Джона (род. 1880), которого все знали, как Джека. Он прожил тихую спокойную жизнь в тени Уинстона, и современники описывали, что у них были «идеальные отношения». После того как дом Джека был разрушен во время одного из авианалетов люфтваффе, он переехал на Даунинг-стрит. В 1941 году не стало его любимой супруги Гвенделин (род. 1885). Последние годы Джек страдал от сердечных приступов, один из которых оказался фатальным. «Я чувствую себя одиноким», — признался Уинстон Хью Сесилу, который был у него на свадьбе шафером. «Единственное, о чем беспокоился Джек, так это об Англии, — описывал Черчилль последний период общения со своим братом. — Я сказал ему, что с Англией все будет хорошо».

Тринадцатого января 1953 года скончался бессменный редактор, преданный друг и незаменимый помощник Эдвард Марш. «Вся его долгая жизнь была безмятежной, я надеюсь, что он покинул этот мир без боли, и я уверен — что без страха», — продиктовал Черчилль слова для некролога, опубликованного на следующей день в The Times.

В декабре 1956 года умер упоминаемый выше Хью Сесил (род. 1869). В июле 1957 года не стало профессора Линдемана. Не следующий год после безуспешной борьбы с раком горла ушел из жизни Брендан Брекен. Черчилль был потрясен, однако, учитывая характер заболевания своего друга, а также жуткие мучения после лучевой терапии, Черчилль считал, что «так лучше для Брендана».

В 1963 году Черчилля ждал новый удар. В ночь с 19на 20 октября, приняв большую дозу снотворного, скончалась его старшая дочь Диана, ей не было и пятидесяти пяти. Диана обладала легко возбудимой натурой, унаследованной от матери, и склонностью к депрессии, перешедшей от отца. Неудачи на личном фронте подливали масла в огонь нервных треволнений, вызывая перепады настроения и частые срывы. Непростая судьба будет ожидать и ее сестру Сару, ставшую пленницей Бахуса, а также брата Рандольфа, несдержанный нрав которого приводил к тому, что он мог «поссориться даже со стулом». Жизнь обоих не будет отличаться продолжительностью. Сара скончается в возрасте шестидесяти семи лет в 1982 году, Рандольф переживет отца всего на два года, покинув грешную землю в пятидесятисемилетнем возрасте.

В момент смерти Дианы Клементина находилась в Вестминстерской больнице, Черчилль — на Гайд-парк-гейт, 28. Мэри вспоминала, что когда она сообщила отцу о случившемся, он сначала немного встрепенулся, после чего «на него нашло долгое и безжизненное молчание». Стоически спокойная реакция была характерна для состояния Черчилля в последние годы его жизни. «Несмотря на хорошую для своего возраста физическую форму, сэр Уинстон стал вялым и безразличным в отношении целого ряда событий», — констатировал Монтагю Браун.

Еще через год, в июне 1964-го, не стало Макса Бивербрука, с которым наш герой поддерживал отношения на протяжении почти шести десятилетий. В The Times по этому трагическому поводу от имени пожилого политика вышло заявление, в котором сообщалось, что он «глубоко опечален потерей своего самого старого и самого близкого друга, отважно служившего стране и являвшегося самым лояльным и преданным товарищем». Последняя фраза о «самом лояльном и преданном товарище», несла, по мнению Вайолет Бонэм Картер, политический оттенок, что, учитывая почтенные лета автора, а также его уход из общественной жизни, представляло собой ошибку. Защитить своего босса вызвался Монтагю Браун, объяснивший, что в одном предложении трудно выразить ту привязанность, которую Черчилль питал к покойному. «В последние годы лорд Бивербрук был одним из немногих, визиты которого приносили сэру Уинстону радость». Он также упомянул об одной беседе с Черчиллем, в которой тот признался, что, если бы в 1940 году вермахт все-таки вторгся на территорию Туманного Альбиона и пришлось бы отступать на север, он сформировал бы триумвират, пригласив в его состав Эрнеста Бевина и Бивербрука.

За много лет до описываемых событий, в октябре 1927 года, Черчилль встретил друга своего отца Ланселота Ролл стона (1847–1941). Роллстон, вспоминая свою дружбу с лордом Рандольфом, рассказывал о забавных эпизодах. Черчилль с удовольствием слушал его, а про себя отметил, насколько необычно беседовать с пожилыми людьми, которые «полностью теряют чувство времени». Роллстон так говорил о лорде Рандольфе, будто видел его на этой неделе, а сами реминисценции напомнили Черчиллю прожекторы из другого мира, ярко освещающие пропасть времени. Пройдут годы, и Черчилль будет поражаться удивительному для себя открытию: «Дойти до конца жизни и чувствовать себя таким же, как пятьдесят лет назад».

Став пожилым человеком, Черчилль рассуждал о своих давно почивших друзьях еще из той, Викторианской эпохи, как будто встречался с ними вчера за обедом. Он будет непринужденно рассказывать о событиях, свидетелем которых был, но о которых его нынешние современники могли прочитать лишь в мемуарах или исторических трудах. Затем период ностальгии сменит грустное молчание. Оживленным дискуссиям он будет предпочитать спокойное сидение в кресле перед камином либо, в хорошую погоду, на лужайке в Чартвелле. Временами он любил сыграть партию в безик, но необходимые в игре подсчеты уже давались ему с трудом. Но все же он не любил одиночества, предпочитая, чтобы рядом с ним всегда кто-то находился, хотя и предупреждал иногда: «Прошу меня простить, но сегодня я не самый занимательный собеседник». Он мог часами сидеть и молчать, мог спросить: «Который час?» и через некоторое время снова задать тот же вопрос. Когда ему отвечали, он тяжело вздыхал и произносил: «О боже!» По словам его дочери Сары, он молчал, «потому что понимал, что сказал все, что мог сказать, написал все, что мог написать, сделал все, что мог сделать, и теперь с должным терпением ожидал наступление конца». «Должно быть, это было очень трудно для него», — считала Сара.