свой грех из своей памяти, как травинки с помятого подола. Венд не зря почуял плохое, но не понимал, насколько оно плохое.

– Да ты что! Вот уж шлюха так шлюха! При таком-то муже распялилась первому попавшемуся кобелю!

– Понял ты меня, Белояр Кук? Не ищите Радослава. Он полетел на тот самый континент, что окружён Гнилым океаном. Там он и исчез. Не было отсюда у него другого выхода. С ним вместе были приёмный сын Разумова Арнольд Фиолет и твоя бывшая жена Ника Трофимова, обряженная в маску девицы Ивы. Помнишь её, Нику?

Кук почувствовал, как защемило его немолодое сердце. Он подумал о том, что никто и никогда не называл Фиолета Арнольдом. Фиолет и Фиолет. – Понял я тебя. И полечу на Трол не ради твоих угроз, Чихал я на твои угрозы, ржавая ты морда! Я Разумова спасти хочу. Жаль его, конечно, что сына он утратил. Да у него и родные дети остались. Переживёт он эту травму, как пережил и я в своё время смерть моей Ники. А то, что Радослав не хотел уже жить, это я знал. У него всё было отнято, ради чего он и прожил свои нелёгкие десятилетия. Он был честолюбив и гордец непомерный. Он был ограниченный человек, весьма несовершенный при совершенной своей фактуре. Редкого обаяния и сложной огранки, разными цветами играющий экземпляр, чтобы было тебе понятнее, вот как этот камень. Определи его цвет? Он и такой и сякой, в чём его и уникальность. А может, это и его же большой недостаток. Всякий, кто его знал, мужчина или женщина, вряд ли его забывал. И безмерную любовь и ненавистное отторжение оставлял он в памяти тех, к кому прикасался в течение своей жизни. Только равнодушных к нему не было. Я и сам есть таков. Я и сам любил его как сына. Бывало, что и порол без жалости, фигурально выражаясь, понятно, поскольку мы своих детей воспитываем любовью, а не репрессиями. И не я его в Паралею запулил, как он всегда думал. Перевоспитать его хотел -да, уму разуму научить – да, изничтожить – никогда. Мать его в своей молодости сильно я любил. А она родила сына своего от моего соперника. Можно сказать, что вышел образец с творческим клеймом из божественной мастерской, блестящий и отполированный любовью самой Судьбы, хотя и в чём-то недоделанный Творцом. А тут уж сам человек Творцу соучастник. Чуял я. Как рассказал ему о том энтропизаторе под видом материка, так понял, что он загорелся какой-то сумасшедшей идеей. А слов назад в рот свой болтливый уже не запихнёшь. Он отчего-то считал себя репликацией человека, в чём-то и похожей на Фиолета и Иву. Отчего так? Что было с ним на Паралее? Разве он там умирал, как Антон Соболев или Олег Пермяк? Как я в земных клиниках после того, как впервые убежал с моей Ирис? Нет ведь. Так откуда была такая убеждённость в собственной искусственности? И что произошло в горах Тибета, на малой родине Арсения Рахманова?

– Он не умел объяснить себе того, каким образом он стал единым с кристаллической сущностью, пытающейся овладеть его душой, а ставшей его наличной собственностью. Он оказался, как ни справедливо ты его критикуешь, сильным. Более сильным, чем ты сам. Ты же поддался силе Ирис, а он не хотел такого объединения, даже оказавшись в роли властвующего и подавляющего в себе иноземную, как он считал, присоску. Кристалл мешал ему всегда, в то время как тот был его нешуточным охранителем, тем, что суеверные люди именуют оберегом. Только в более серьёзном и подлинном виде так было. Ты не удивляйся, что Кристалл мал сам по себе. Кристаллическая жизнь имеет другую организацию разума, она имеет пространственно разнесённое тело, если тебе так понятнее. Она есть чистый разум. И твой Радослав стал частью такого вот разума, его несколько мутным, но неотменяемым уже включением.

– Так выходит, ты и он, вроде сросшихся близнецов? – посмеялся над стариком Кук. – Подозреваю, что подарочек-то был твой.

– Думай, как тебе удобнее. Мне от твоих дум ни тепло и ни холодно. Мне от них никак. Я твою жизнь знаю только в той мере, в какой она была открыта для Рудольфа Венда. А ты вот мою жизнь не постигнешь, как ни тщись. Поскольку она к личности Венда никак не сводится. И Ирис твоя для меня лишь болото бессмысленное, живущее как действительная паразитарная присоска на чужих душах. Уничтожить бы её следовало, как некую опасную мутацию, да сама она иссякнет рано или поздно.

– Не много ли берёшь на себя полномочий от имени великого Космоса, чтобы определять, кто тут мутация, а кто великое совершенство? Или ты у Творца ходишь в контролёрах его изделий? Ирис – уникальное планетарное порождение, и никому она не причинила смертоносного вреда. Она – игрунья, а люди сами к ней пришли, а не она к ним явилась. Она прозябала в неведении того, что жизнь может быть столь прекрасна, столь трагична, столь наполнена любовью, если есть разделение полов. И то, что она не столь уж и совершенна в своих одушевлённых инсталляциях, вина и тех, кто стал соучастником в её затейливых, но никогда не злостных, фантазиях. Тут, исключая Фиолета, не погибало ни единого живого и разумного существа. Тут как в древнем лицедейском искусстве – всё правдоподобно и всё понарошку. А гибель Фиолета стала и её глубинной травмой.

Кук бегал, как и старик только что, по округлой комнате, а тот стоял у фальшивого голографического окна, изображающего собственную усадьбу Кука на континенте бронзоволицых. – Не знаю даже, как на Ирис отразится гибель Радослава. Не хочу и представлять. Неужели, он погиб! – вскричал Кук и сел на диван, прижав к высокому лбу свои сжатые кулаки. – Не знаю, что я скажу бедняжке Ландыш. А Викусе? Женщины мои очень уж чувствительные, а Радослава и та и другая любили. Каждая как ей было позволительно рамками той роли, что была назначена режиссёром, в данном случае судьбой. Заговорился я тут. Где жизнь, где игра, поди разберись. Сам-то ты чей персонаж? Как сказал бы Радослав, из чьего ящика кукла? Не из театра ли теней? Не узнаю я тебя. А кажется, всех тут научился распознавать.

– Я вообще не отсюда, – промолвил старик, – я из Созвездия Рай. Но и это кодовая кличка из базы данных Рудольфа Венда. А то, что я не тень, убедись. – В эту самую минуту Кристалл сам собою, без видимых перемещений, оказался на среднем