пальце левой руки Кука. Сильная вибрация пронзила его тело, он сотрясся как от удара шаровой молнией, пошатнулся и грохнулся замертво.

Разгадки не получилось, а Кук сам стал загадкой для себя самого

Очнулся он на полу, но ничуть не утратив память о предшествующем падению событии. По счастью, он даже не ушибся, не испытывал никаких неприятных ощущений, а только мелодичный звон стоял в ушах. – «Всё тише, всё тише и кончился завод…», – сипловато пропел внутри него голос Радослава. Кук поднёс руку к лицу и увидел, что перстень Радослава не просто плотно сидит на его среднем пальце, а буквально врос в него. Так что и снять его было невозможно, если не применять необходимых спецсредств. Но подумав, Кук решил, пусть перстень останется, раз уж кто-то его нахлобучил ему на руку. Останется как память о Радославе. А тот загадочный наследник с Паралеи, если потребует своё наследство, его и получит, и будет навязанный подарочек снят. А так даже лучше, надёжнее, не потеряется.

– Что за грохот тут был? – вошла Вика и испугалась, подбегая к растянувшемуся Куку. – Белояр, милый, что с тобою? Тебе стало плохо? Я вызываю скорую помощь, чтобы робот перенёс тебя в медотсек…

– Успокойся, Викуся. Всё в порядке. Я тут споткнулся, заплетя ногу за ногу. Ничего страшного.

– Почему на тебе перстень Радослава? – спросила она, не страдая невнимательностью никогда. – А где он сам? Почему аэролёт прибыл пустым? Саша мне сказал…

– Нет его больше в живых, Викуся, – сказал ей Кук и встал. С кряхтеньем, как и положено старику, сел на диван.

– Белояр, – сказала Вика, – не изображай из себя старца, а то я подумаю, что ты и в самом деле повредился при падении.

– Я от горечи издаю стоны, Викуся. У меня душа закипает и выкипает, покрываясь волдырями, так мне больно от того, что сотворил Радослав. Он добровольно отправился за пределы Гнилого океана в мёртвую зону. Вместе с Фиолетом и его Белой Уточкой. Он решил дать им освобождение из плена Ирис, а сам… Не знаю я, Викуся, какая каша варилась в его голове в последнее время. Что там у него пригорело.

Вика плакала. Она сразу же поверила Куку, зная, что такие шуточки не в его стиле. – Как мы скажем обо всём Лане? Как? Она же умрёт от шока.

– Выдержит, – не согласился Кук. – Поголосит, а там и утихнет. Дочь же на руках.

– Да какая дочь, Белояр! Это наша с тобою дочь, а не этой девчонки. Если её страдание будет на грани безумия и даже перехлестнёт эту грань, ты, Белояр, введёшь её в частичную амнезию. Я как врач даю тебе на это согласие. Пусть она будет той самой легковесной девочкой, какая и вошла в твой звездолёт до своей любви с Радославом. Ладно?

– Посмотрим, – опять закряхтел Кук, – то ты противница такого вмешательства, а то и советуешь сама. А на что человеку и дана жизнь, как не на проверку его жизнестойкости?

– Да какая жизнестойкость, если эта жизнь постоянно как зловещая богиня Кали рубит серпами своих собственных детей? Ландыш такая нежная и хрупкая, такая нестойкая. Чего ты и хочешь, если Пелагея родила её уже за пределами всякого возможного репродуктивного срока женщины. Она и меня-то родила, будучи далеко не юной, пусть и обманывала своим юным лицом. А иначе, разве смог бы Ростислав – отец Радослава предпочесть ей другую девушку? Он на интуитивном уровне всегда понимал, кто она, и не хотел иметь от неё потомства. Он выбрал естественную юную женщину Карину. И пусть Пелагея потом сочиняла быль и небыль о своей первой звёздной любви к Ростиславу Паникину, как-то я в это не верю. Но женщина, если она любит, всегда уверена, что любит впервые. Это такая жгучая тайна, Кук, что и я боюсь о неё обжечься. Лучше ничего и не знать. Я прошу тебя, Белояр! – Вика тёрла заплаканные глаза, чтобы придать им вид сухих. – Не надо Лане знать о гибели мужа. Не надо ей и помнить, что он был её мужем и отцом Виталины, а она была матерью. Зачем ей этот груз? Я не вынесу вида её страданий. Кук! Не говори ей ничего про Радослава. Я прошу тебя, Кук! А потом что-нибудь придумаем, почему он исчез. И ребят подучи, что и как надо говорить. Она, конечно, поплачет, но ведь как о постороннем себе человеке. Пусть он ей и нравился, да мало ли кто юной девушке нравится? Ей и ты нравился. И кто угодно ещё понравится, когда ребят полный звездолёт. – За мольбами Вики, за её искренним сочувствием юной вдове и младшей сестре стояла одна главная идея – присвоить себе Виталину. Навсегда. Она любила ребёнка как свою собственную дочь, привязавшись к ней за два с половиной года неразлучной жизни. И понимание мотивации Вики вовсе не отменяло для Кука такое же искреннее сострадание к Ландыш.

– Зови её в медотсек, пока она ни о чём не прознала. Сашка, по счастью, никому и ничего пока не сообщил. Быстро! Придумай что-нибудь про зловредный вирус, какой затащили ребята из тропиков. А я уже там. Жду вас. Ребятам я сброшу послание в сеть, чтобы прочли и замолкли об участи Радослава. Да они и не болтуны у меня. Вика, мы теперь с тобою соучастники в сокрытии тайны и в совместном посягательстве на целостность памяти Ландыш. Пелагея, если узнает, нас сотрёт в порошок за такую вот сомнительную операцию.

– Откуда она узнает? И почему она не поймёт нашу правоту, когда узнает? Зачем наносить девочке пожизненную травму, от которой остаются шрамы на всю жизнь, даже если боль постепенно и утихает?

– Не знаю, Викуся, не знаю. Моей Нике сделали такое же, якобы милосердное, урезание памяти, но сделало ли её это счастливой? Я не знаю.

– Ой, Радослав! Ой! Дурак ты помешанный! Несчастный ты и вечно одинокий при хороводе бабьем вокруг! Что же ты натворил! На кого ж ты оставил свою жену – едва оперившуюся пташку! Своего желторотого птенца Виталину! – на высокой ноте причитала Вика, пока Кук не одёрнул её, выводя из страдальческого погружения в то, что в его понимании было, непонятно откуда из неё и вынырнувшей, ролевой игрой в древнюю плакальщицу.

– Тихо! Если кто услышит, тебе придётся объяснять, чего ты тут воешь. Быстро к Ландыш! А пока она будет спать последующие сутки, проведёшь необходимую беседу с Алёшкой. Он умный и уже почти взрослый. Виталина маленькая, да и к тебе она привязана как