Оснований опасаться австро-венгерского удара в спину было еще меньше. Вена собирала силы для оккупации Боснии и Герцеговины. И они ей очень скоро понадобились. 19 (31) августа 1878 г. столица Боснии Сараево была буквально отбита австрийскими войсками у местного населения, не желавшего подчиняться новым хозяевам из Вены. Спустя четыре года волнения в Боснии и Ново-Базарском санджаке повторились, и подавить их удалось только при помощи значительной военной силы. Какая тут война с Россией?..

Складывалась любопытная ситуация. Ни в Лондоне, ни тем более в Вене сражаться с Россией не собирались, но своей военной активностью преследовали вполне прагматичные цели — обеспечить собственные интересы за счет поверженной Турции. В Петербурге же, напротив, продолжали подозревать лондонский и венский кабинеты в подготовке военных операций против России и решительно открещивались от английских обвинений в коварных планах прибрать к рукам Константинополь и проливы.

Таким образом, в понимании мотивов поведения друг друга конфликтующие стороны демонстрировали явно различные уровни. Исключением являлся, пожалуй, лишь Б. Дизраэли, считавший, что военным блефом можно заставить Россию уступить требованиям Англии. Что, собственно, ему и удалось с блеском осуществить.

Более того, российские политики упорно не воспринимали зондаж Вены и Лондона о возможности окончательного дележа Оттоманской империи. В Вене даже упрекали Петербург в том, что он не оправдал возлагавшихся на него надежд — не прогнал турок в Малую Азию и не избавил Австро-Венгрию от неудобств по беспрепятственному занятию Боснии и Герцеговины. Недовольство Андраши итогами русско-турецкой войны в немалой степени коренилось именно в этом. Зачем русские оставили турок в Европе, что за махровая глупость? — недоумевал Андраши. Но раз в связи с этим у нас сохранились проблемы, то пусть теперь они появятся и у русских, их желания тоже надо укоротить.

В Лондоне же все обстояло сложнее. Там колебались. Или продолжить политику сохранения империи Османов в качестве фактора сдерживания российской экспансии на Востоке, или все же начать торговаться с русскими о дележе османского наследия, «сливая» турок при достижении приемлемых результатов. Разумеется, это были лишь крайние точки выбора. Подтверждений попыток нащупать основу для крупного торга с русскими — сущие крохи, что, впрочем, понятно — слишком деликатным был вопрос. Но все же они есть. Это и предвоенные высказывания Биконсфилда в беседах с Игнатьевым, и послевоенные советы Дерби Шувалову[1456].

Нельзя оставить без внимания и публикации в самой влиятельной британской газете. После падения Плевны «Таймс» заявила, что «турки должны знать, что мы (англичане — И.К.) драться за них не собираемся», потому что Англия «никогда не пускается в предприятия, которые не обещают успеха»[1457]. «Таймс» даже предположила, что одним из итогов войны станет нейтрализация проливов, что являлось не чем иным, как допущением изгнания Порты из их зоны, а следовательно, и из Европы[1458] [1459]. На пике кризиса, в феврале 1878 г., на страницах газеты появился материал петербургского корреспондента, посвященный ближайшим перспективам англо-русских отношений. Корреспондент писал:

Материал был датирован 30 января (11 февраля), когда, как утверждал корреспондент, ссылаясь на «джентльмена» из петербургских правительственных кругов, «русским войскам был отдан приказ войти в Константинополь». Автор попытался найти баланс интересов Петербурга и Лондона в зоне проливов. Опасения русских за безопасность своих южных берегов вполне обоснованны, а посему решением проблемы «было бы обладание Россией фортом на северном выходе из Босфора», при условии ее отказа от аннексии других турецких территорий в Европе[1460]. Обратим внимание: прогноз решительности действий российского правительства явно завышен, что было весьма характерно для публикаций «Таймс», стремившейся предугадать действия России. На этом фоне нельзя еще раз не воздать должное прозорливости и решительности Биконсфилда. Даже Бисмарк был поражен эффективностью действий британского премьера: «Старый еврей — вот это человек». Своей расчетливой и твердой позицией Б. Дизраэли добился желаемой реальности — царское правительство испугалось и отступило.

Представленный на страницах «Таймс» вариант англо-русского компромисса отражал не одно лишь мнение петербургского корреспондента этой газеты, а реальную возможность развития событий и действий лондонского кабинета. Вероятность же осуществления этой возможности во многом зависела от петербургских правителей. Россия могла навязать Англии куда более выгодный для себя торг, взяв в залог Константинополь и проливы (впрочем, было бы достаточно и Верхнего Босфора), при условии полного и недвусмысленного удовлетворения балканских притязаний Австро-Венгрии. Однако российское правительство во главе с Александром II этого не осуществило.

Отгоняя русских от Константинополя воинственностью своих намерений, Биконсфилд был готов и к иным возможностям обеспечения британских интересов. Даже чисто формально это предполагала логика его блефа. Но вот о готовности петербургских политиков к разновариантности действий говорить не приходится. Они провозгласили и постоянно повторяли бескорыстные освободительные цели, заявив лишь требование о возврате Южной Бессарабии. Однако в Петербурге, похоже, не очень задумывались о последствиях подобных заявлений, которые значительно сковывали возможности военного и политического маневра. Более того, развязав войну, российские правители не пожелали признать очевидного ее парадокса: лучшим залогом реализации даже заявленных бескорыстных целей были именно решительные агрессивные средства — захват Константинополя и проливов.