Еще и потому пишу Вам, что люди всегда были ко мне добры, а судьба милостива.

Примите, пожалуйста, мои добрые новогодние пожелания.

Белла Ахмадулина

11 января 1983

Когда мы с Беллой перед этим обсуждали возможность написания такого письма на имя генерального секретаря и вероятность его положительной реакции, я иронично заметил, что Андропов очень даже может ответить согласием по той причине, что, по слухам, он пишет стихи. А потому не может не знать имя Беллы и захочет, чтобы и у нее сложилось благоприятное мнение о нем. Надежда не оставляла нас.

Реакция оказалось мгновенной. Через день у Жоры и Наташи зазвонил телефон, и суровый голос донес до слуха семьи Владимовых сообщение, что принято решение о высылке Владимова из страны и предложено уложиться в три месяца. Жора засомневался, хватит ли у него времени на сборы, а главное, что он обсуждал с нами, – это желание присутствовать на процессе Бородина.

Жора недоумевал, откуда взялось такое решение. Но Наташа, которой мы рассказали о письме Беллы, успокаивала его. Мы же бесконечно острили на тему, что Андропов, конечно, решил проявить поэтическую солидарность и был польщен доверительным тоном письма Беллы.

Мы, разумеется, понимали, что предстоит тяжелая разлука с Жорой и Наташей, но после того, как нам стало известно о реакции власти на письмо, почувствовали облегчение и решили, что Белле хорошо бы поехать в Тарусу в Дом творчества художников, отвлечься от безумного напряжения. Там, как это бывало прежде, Белла, находясь вдали от московской суеты, начинала писать стихи и другие произведения, задуманные раньше.

В середине марта 1983 года мы уехали в Тарусу, где я поселил Беллу в Доме творчества. Когда позже я принес стихи, написанные в этот тарусский период, в журнал “Октябрь”, главный редактор Анатолий Ананьев, которому стихи очень понравились, воскликнул:

– Какое душевное здоровье!

Белла, как всегда, начала писать не сразу. Она ждала прихода вдохновенья и бесконечно бродила по дороге до деревни Паршино, а потом до развилки, с которой начиналась дорога к Тарусе. На этом перепутье стоял столб, служивший опорой электрических проводов, протянутых к Дому художников. И возникло стихотворение, героем которого стал этот столб, стихотворение, посвященное Владимову:

Беспрестанно думая о судьбе Владимовых, Белла в начале апреля 1983 года написала Жоре письмо:

Дорогие Георгий Николаевич, Наталья Евгеньевна и Елена Юльевна!

В последнем, внушавшем мне страх – хотя бы расточительной бесплодностью – изнеможении съехала я в свои заповедные места. Спасут они меня аль нет – не ведаю, но вот сейчас (третий час 29 дня марта, при полной луне) показалось мне, что – спасут, на какое-то, надобное и отведенное мне время.

Это я только что отмахала быстрым шагом по пустой (о, уж совершенно пустой – здесь по ночам никто другой не ходит, нет причины и надобности) дороге до деревни Паршино и обратно, 3 и 3 километра, пролетавшие мгновенным ветром вдоль щек и ушей. Милый Жора, не может быть, чтобы мысль длиною в мгновение и в 6 километров не достигла Вас и не охранила Вас от лишней печали.

Как всегда, оповещаю Вас о моей любви и дружбе, о постоянной тревоге за Вас, о чувстве и предчувствии, что судьба Ваша сложится в пользу Вашего дара и труда.

Луна между тем сокрылась и пошел дождь.

Целую Вас, Жора, Наташа и Елена Юльевна.

Ваша Белла

Через две недели пришло ответное письмо Владимова, в котором Жора сообщал, что 19 апреля Наташе сказали в ОВИРе об определении им срока пребывания в России до 1 июня 1983 года и что Жора надеется успеть попрощаться в конце мая…

Дорогая Белла,

Судя по Вашему письму, скорее – по его “подтексту” или музыке, Вы если и не отрешились еще, так отрешаетесь (“От чего?” – спрашивает невольно читающий, но разве глагол этот не вправе гулять в одиночестве? нуждается еще в каком-то “дополнении”?), и душа у Вас полнится, начинает свою работу, и значит, будут плоды. Радуюсь за Вас… Порадуйтесь же и Вы за меня – хотя, черт его знает, чему тут особенно радоваться. 19-го сказали Наташе в этом самом ОВИРе, что наш “вопрос решен положительно” и нам надлежит убраться с русской земли до 1 июня.

Все же, милая Беллочка, я никогда не забуду, что среди тех необходимых и достаточных действий, какие понадобились для избавления меня от худшей участи, было и Ваше – кто знает, не сыгравшее ли роль “последней капли” или той соломинки, что переломила хребет верблюда…

Тревожит меня и Ваша судьба, т.е. куда Вам-то дальше жить в надвигающихся заморозках, и что я мог бы для Вас сделать, чем отплатить за тепло Вашей дружбы и любви, каким Вы согрели эти наши последние, очень уж постылые, московские годы.

Милая Беллочка, молюсь вместе с Вами о продлении Ваших дней, о том, чтобы долго-долго не посещала бы Вас мысль, что жизнь Ваша – кончена.

Ваш Жора

21 апреля 83 г.

Наташа и Елена Юльевна поручают мне сказать, что все мы Вас любим, обнимаем, целуем, восхищаемся Вами и очень хотим, чтобы Господь принял к сведению самые лучшие наши пожелания.

Г. В.

Москва (в Тарусу)

Наступало время проводов Владимова. Мы с Беллой поехали с ними в аэропорт. Подошел момент прощания, и мы с Беллой целовались и обнимались с Жорой и Натальей, передавали последние приветы, махали вслед улетающему самолету…

Совершенно уставшие от этих переживаний, наутро отправились в Ферапонтово. Наш друг, художник Николай Андронов, снял нам избу в деревне Узково у своей соседки тети Дюни, практически напротив своего дома.