ней водоотводный канал — называемый «Канавой». На его левом берегу расположился Болотный рынок, на котором сбывают свою продукцию подмосковные огородники — торгуя оптом и в розницу овощами, фруктами, зеленью и ягодами. Цены на Болотном всегдатрадиционно ниже, чем на других рынках. Здесь, на «Болоте», можно было чем-нибудь перекусить — полакомившись, например пирожками с разными начинками — изготовленными по древним рецептам.

Наши не удержались, унюхав соблазнительные запахи и дружно заработали челюстями… Ну, чисто голодные!

А я им:

— Ребята, вы заметили — бродячих собак и кошек в Москве почти нет?

— Заметили, а что?

— Вы жуйте пирожки, жуйте!

— Бббеее…

— Приятного аппетита.

Здесь же на берегу находится небольшая пристань — к которой пристают маленькие нэпманские пароходики. Путешествие на их палубе под брезентовым тентом не лишено своеобразной прелести. На таком забавном судёнышке можно было добраться до традиционного места отдыха москвичей в центре города — где в 1928 году будет основан знаменитый «Парк культуры имени Горького». Сейчас же, это место выполняет ряд важных функций, служит местом проведения политико-воспитательных и культурно-просветительных мероприятий — вроде нынешней Выставки.

Когда наш прогулочный пароходик выплыл из «Канавы» на простор Москвы-реки, его окружили лодки, байдарки, шлюпки, моторки и просто «водоплавающие» граждане в прикольных разноцветных тряпочных шапочках и без оных. Они, как одержимые, лезли под самый пароход — страстно желая «покачаться» на его волнах. Когда пароходик остановился, безбашенные москвичи забрались на него и с весёлыми криками прыгали с борта в воду. Наш капитан, срывая голос, орал в рупор на пловцов, требуя освободить путь его судну — пройти сквозь массу людей и лодок ему было весьма и весьма затруднительно.

Но капитана, лишь посылали куда подальше!

— Дикий народ, — резюмирую, — эти москвичи.

— Это точно, Серафим! Как будто с цепи сорвались или их только что из зоопарка выпустили.

Людям было весело и, они презрев опасность — радовались жизни, выходному дню, солнцу, воде отличной погоде. Позже в газетах я прочёл, что за эти жаркие выходные — в Москве-реке утонуло несколько десятков подобных жизнерадостных «смельчаков»…

Вдоль берегов реки расположилось множество профсоюзных «водных станций» На них целыми днями загорали отдыхающие. Кроме того, здесь можно было встретить только что входящую в моду новинку — «водные лыжи».

Нет, речь вовсе не идёт об «ловле крокодила на живца» — буксируемых за скоростным катером спортсменов!

«Водные лыжи», скорее похожи на надеваемые на ноги две маленькие лодочки. Человек ходил в них по воде — как по глубокому снегу, отталкиваясь от дна шестами.

— А если перевернётся? — озадаченно чешу затылок, — так ведь и утонет — «поплавками» вверх…

— Это точно, — согласились со мной, — ему бы, дурню, на шею — накаченную автомобильную камеру!

Проплыв дальше мимо берегов Нескучного сада, мы посетили высадившись «Музей мебели» в Александровском дворце — где позже расположится Президиум Академии наук России. В его пятнадцатом зале, я к крайнему удивлению обнаружил мебель боденского мастера Гамбса — того самого, чьи двенадцать стульев украшали некогда гостиную старгородского дома Ипполита Матвеевича Воробьянинова.

— Ребята, а вы знаете — в таких стульях буржуазия любила прятать награбленные у трудового народа сокровища!

— Да, ну⁈

Ванька да Санька переглянулись и, тут же — не сходя с места переругались:

— Ищем — глядишь, на танк…

— На самолёт!

— А в ухо?

— А в лоб⁈

Ржу-не-могу:

— Да, на всё хватит! Вы главное — найдите.

Тем временем, Елизавета с ностальгирующим выражением во взгляде, по-хозяйски расположилась на одном из выставочных диванов. Мишка Барон, поколебавшись присоединился к ней — видно, вспомнив детство…

…После того, как нашу гоп-компанию со скандалом выгнали из «Музея мебели» взашей, продолжили водную прогулку по Москве-реке.

Проплыв мимо Воробьевых гор, пароходик свернул в Дорогомилово, где во всей своей пёстрой красе расположился цыганский табор. Цыганки с большими серьгами в ушах и с монистами на груди, подметая пыльную землю широкими пестрыми юбками, подбегали погадать.

Одной из них, самой назойливой, я:

— Я сам тебе могу погадать: не соберешь денег к вечеру — будешь к утру с битой мужем рожей.

Меж ними и нами бегали-скакали голые чумазые ребятишки — выглядывая что-где стащить. Горели костры, слышалось конское ржанье, заунывное пение, медведь с картузом в лапе — потешно косолапя обходил публику, собирая деньги за представление.

Один из моих балбесов дёрнул медведя за ухо и, тот обидевшись видать — рассыпал медяки и гнался за ним с полверсты…

Цыган, кстати, в Москве было немало.

Впрочем, немного позже — Москва уже не производила на меня впечатление действительно «европейского» города: тот же Нижний Новгород — только очень большой. Машин на улицах удручающе мало, лошадей и их дерьма — потрясающе много. Откровенные трущобы в некоторых районах, «блошинные» рынки — где «бывшие» распродают остатки «роскоши», хулиганы, проститутки, мелкие торговцы — пристающие на каждом углу…

Рисунок 85. Как и на улицах Нью-Йорка, в Москве 20-х годов тоже были свои уличные «пробки»…

Беспризорников… Просто кишмя кишит!

Как-то идём с Мишей близ Сухаревского рынка, смотрим — стоит один такой и, через нос из одной ноздри в другую — протягивает веревочку. Останавливаюсь в крайнем изумлении:

— Что за фокус?

— Да, какой там «фокус», — отвечает как об чём-то обыденном Барон, — у беспризорника от постоянного нюханья «марафета» сгнила носовая перегородка и вместо двух ноздрей стала одна.

Срань Господня…

* * *

Вечером второго дня, в том же общежитие — где мы уже было расположились на ночлег, позвонили с товарной станции:

— Алё, Серафим, ты меня слышишь…? — слышимость была просто отвратительной, — мы приехали… Алё! Ты меня слышишь? Приехали, мы- говорю… Вот, глухая тетеря.

— Слышу тебя, Клим, слышу… Погромче ещё б орал и, без телефона — слышал бы.

Всю ночь была нервотрёпка с выгрузкой экспонатов и их транспортировкой на выставку. Товарищи из Нижегородского Губисполкома — конечно же помогли, но по большей части морально.

Утром, переругались «в хлам» с охраной — не хотевшей сперва пускать опоздавших:

— Абрам Григорьевич ругаться будут…

Я, рву на груди «пролетарку»:

— «Абрам Григорьевич»? Товарищ Брагин, что ли? Ты, кем меня пугаешь, конь педальный? Да, я — только-только из-за одного стола с ним, в «Метрополе» сегодня гуляли! И он лично разрешил.

— Ничего знать не знаю, товарищ! Абрам Григорьевич, ничего про