тьмы, он решится выцарапать глаза своему врагу. На следующий день он от всего сердца будет жалеть дорогого друга-мопса, возмущаясь предательской низостью коварных врагов. Все «соображения», на которые ссылается кот-филистер, очень похожи на искусную лисью нору, дающую коту возможность улизнуть именно тогда, когда ты думаешь его изловить. Охотнее всего он остается дома, под печкой, вольный простор крыши причиняет ему головокружение. Вы видите теперь, друг Мурр, все это очень похоже на вас. Но я скажу вам еще, что кот-бурш всегда честно, открыто, бескорыстно готов помочь сердечному своему другу, что он не знаком ни с какими «соображениями», исключая соображений чести и справедливости – словом, кот-бурш является прямым антиподом коту-филистеру; я думаю, что после этого вы не будете колебаться ни минуты и, выйдя из состояния филистерства, захотите сделаться настоящим, добропорядочным котом-буршем.

Живо почувствовал я всю справедливость слов Муция. Я увидел, что, хотя слово «филистер» раньше было мне незнакомо, но я ясно представлял себе такой характер. Я не раз встречал уже этих мерзких филистеров, гнусных котов, вызывавших мое искреннее презрение. Тем более почувствовал я свое заблуждение, благодаря которому чуть было не попал в категорию презренных людей; я решил во всем последовать советам Муция и постараться сделаться истинным буршем котовского рода.

Один молодой человек, говоря с моим мейстером о вероломном друге, употребил относительно этого последнего какое-то странное, непонятное для меня выражение, он назвал его равнодушнейшей скотиной. Мне показалось, что это выражение весьма подходит в применении к филистеру, и я спросил об этом друга Муция. Но только я выговорил слово «равнодушнейший», как Муций подпрыгнул с громким хохотом и, крепко обнимая меня, воскликнул:

– Дорогой друг мой, я вижу теперь, что ты меня прекрасно понял. Именно, равнодушнейший филистер! Это такая подлая натура, которая возмущается против всяких благородных стремлений! Мы должны гнать и преследовать ее везде, где только встретим. Да, милый Мурр, ты выказал теперь искреннее влечение ко всему великому и прекрасному. Прижмись еще раз к этой груди, в ней бьется верное немецкое сердце!

С этими словами Муций опять обнял меня и сообщил, что в ближайшую ночь он думает ввести меня в общество буршей. В полночь я должен быть на крыше, он отведет меня на банкет, который будет устроен одним синьором котовской породы по прозванию Пуфф.

В комнату вошел мейстер. Я вскочил по привычке со своего места, стал ласкаться и кататься по полу, желая засвидетельствовать перед ним свои радостные чувства. Муций также уставился на него глазами, выражавшими довольство. После того как мейстер почесал мне голову за ухом, он осмотрелся в комнате и, найдя все в надлежащем порядке, сказал:

– Ну, это хорошо! Ваша беседа была тихая и мирная, как приличествует благовоспитанным людям. Это заслуживает награды.

Мейстер вышел через дверь, ведущую в кухню, и мы оба, угадывая его намерение, пошли за ним, испуская радостное «мяу-мяу-мяу». Действительно, мейстер отворил кухонный шкаф и вынул кости двух цыплят, мясо которых он съел вчера. Как известно, цыплячьи косточки, по нашим понятиям, являются самым гастрономическим кушаньем, какое только может существовать. Поэтому, когда мейстер подставил нам такое лакомое блюдо, в глазах Муция заблистало пламя радости, хвост его принял причудливые и грациозные извивы, а сам он испустил громогласное мурлыканье. Памятуя хорошо, что есть бездушный филистер, я придвинул к Муцию лучшие куски, шейки, внутренности, гузки, на свою же долю оставил более грубые кости. Когда мы покончили с цыплятами, я хотел было спросить Муция, не желает ли он чашку сладкого молока. Но твердо имея перед глазами образ бездушного филистера, я не сказал ни слова и вместо этого без всяких рассуждений выдвинул ее из-под шкафа, где она всегда находилась и, чокнувшись с Муцием, предложил ему полакать. Муций вылакал все до последней капли, потом пожал мне лапу и проговорил, между тем как на глазах его выступили светлые слезы:

– Друг мой Мурр, живя с лукулловской роскошью, вы, однако, открыли мне свое верное, честное, благородное сердце. Ничтожные мирские страсти не увлекут вас к презренному филистерству. Спасибо вам, сердечное спасибо!

Мы простились, обменявшись, по обычаю предков, честным немецким лапопожатием. Очевидно, для того чтобы скрыть свое глубокое волнение, невольно вызывавшее слезы на его глаза, Муций одним прыжком выскочил через открытое окно на близко находящуюся крышу. Даже меня, одаренного от природы великолепной способностью воспарять кверху, привел в крайнее изумление этот рискованный скачок; еще раз я нашел повод восхвалить свою породу, сплошь состоящую из ловких гимнастов, которые не нуждаются ни в балансирных шестах, ни в других каких-нибудь приспособлениях. Кроме того, друг мой Муций представил мне явное доказательство того, что нередко под грубой, отталкивающей внешностью скрывается нежное, теплое чувство.

Я вернулся назад в комнату мейстера и улегся под печку. Здесь в тишине уединения обдумывая прежнее состояние своей душевной жизни, я ужаснулся при мысли, что стоял на самом краю пропасти, и друг Муций, несмотря на свой взъерошенный мех, предстал предо мною как спасительный гений. Я должен был вступить в новый мир, должен был наполнить пустоту своего сердца и сделаться совершенно другим котом… Сердце мое забилось от боязливого и радостного предчувствия.

Еще задолго до наступления полночи, я попросил мейстера выпустить меня из комнаты, испустив обычное «мяу». – «Ступай, ступай, Мурр, – сказал он, открывая дверь, – я тебя не удерживаю. Из этого вечного спанья и лежанья под печкой не может выйти ничего путного. Ступай, тебе нужно увидеть общество. Быть может, ты встретишь юношей по своему вкусу и вы вместе позабавитесь и повеселитесь».

Ах, мейстер знал, что мне предстояла новая жизнь!

Когда, наконец, приблизилась полночь, явился Муций и повел меня по разным крышам, пока мы не дошли до одной, почти совершенно плоской итальянской крыши, где нас приветствовал радостными воплями целый десяток представителей котовской молодежи, одетых так же странно и небрежно, как и Муций. Этот последний представил меня своим друзьям, похвально отозвался о моих хороших качествах, о моей неподкупной честности, с необыкновенным выражением упомянул о том, как я радушно угощал его жареной рыбой, цыплячьими косточками, сладким молоком, и в заключение сказал, что я желаю вступить в их общество в качестве добропорядочного кота-бурша. Все изъявили свое согласие.

Последовали различные торжественные манифестации, о которых я, однако, умалчиваю. Благосклонный читатель моей породы, пожалуй, будет злобствовать и подумает, что я вступил в какой-нибудь запрещенный орден. Даю ему честное слово, что здесь не может