Виверна, спустившись к самым волнам, подожгла качавшиеся на воде обломки. Взвыли варившиеся заживо моряки и солдаты.

Эда чашечкой окровавленной ладони прикрывала отливную жемчужину. В ней что-то слабо гудело, словно билось крошечное сердце.

Ищи меч!

Жемчужина звала самое себя. Взывала к звездам.

Эда, перешагнув еще один труп, приблизилась к форштевню. Гул стал затихать. Она вернулась к корме – усилился. Из оставшихся на плаву кораблей ближе всех, прямо перед ней, находилась «Играющая жемчужина».

Эда нырнула. Ушла глубоко под воду. Вспышка осветила ей путь: где-то опять взорвался порох.

Дочь Залы.

Она знала, что этот голос звучит только у нее в голове. Такой отчетливый, такой мягкий, словно говорящий был рядом, дышал в ухо, – но под водой ей почудилось, что он исходит из самой Бездны.

Голос Безымянного.

Я знаю твое имя, Эдаз ак-Нара. Мои слуги произносили его шепотом, голосами, полными страха. Они шептали о корне апельсинового дерева – о корне, протянувшемся далеко в мир и все же горящем золотым солнечным блеском.

– Я – слуга Клеолинды, змей. – Она откуда-то знала, как говорить с ним. – Этой ночью я завершу ее труд.

Без меня вы не способны объединиться. Вы погрязнете в войнах за богатство и веру. Вы будете враждовать между собой, как враждовали всегда. И прикончите сами себя.

Эда плыла. Она кожей чувствовала звон белой жемчужины.

Зачем тебе отдавать жизнь? – (Пробив головой поверхность воды, она плыла дальше.) – Иной пламень горит в твоем сердце. Служи не ей, а мне, и я пощажу Сабран Беретнет. Иначе, – сказал голос, – я ее сломаю.

– Прежде тебе придется сломать меня. А я не так легко ломаюсь.

Она подтянулась на борт и встала на ноги.

Да будет так.

И Безымянный, проклятье народов, обрушился на корабль.

Все огни над Бездной погасли. Эда слышала только крики: кричали в страхе перед смертью, тенью, спускавшейся с небес. Лишь звездный свет пронзал темноту, но в этом свете сиял Аскалон.

Она бежала по палубе «Играющей жемчужины». Весь мир потемнел, остались только стук сердца и меч. Она напрягала волю, призывая силы, какие наполняли Мать в тот день в Лазии.

Меч в руках. Безымянный раскрыл пасть, белое солнце восходило из нее. Эда видела прореху в его броне. Она подняла меч, созданный Калайбой, ставший оружием Клеолинды, тысячу лет проживший в песнях.

Эда по рукоять погрузила его в плоть.

Аскалон ослепил ее сиянием. Мгновение было дано ей, чтобы увидеть, как кожа рук исходит жаром, – мгновение, вечность, нечто между, – а потом меч вывернулся из пальцев. Зверь взлетел высоко над палубой, над планширом – в море. Груда чешуи заскрежетала по кораблю, срывая обшивку.

Силы ушли так же внезапно, как явились.

Она вогнала клинок ему в сердце, до которого не дотянулась Мать, но этого было мало. Его надо до смерти сковать в Бездне. А ключ был при ней.

Жемчужина плыла перед глазами. Скрытая в ней звезда освещала мрак. Как ей хотелось уснуть навеки!

Второй светоч зажегся среди теней. Молния, мерцающая в огромной паре глаз.

Тани и ее дракон. Из воды протянулась рука, и, собрав скудные остатки сил, Эда сжала ее.

Они поднялись из моря к звездам. Тани держала в одной руке голубую жемчужину. Безымянный бился в Бездне, запрокинув голову, изрыгая огонь, как извергается лава из земных недр, и Аскалон все еще торчал в его груди.

Тани накрыла ладонь Эды своей, протиснула пальцы между пальцами, так что отливную жемчужину держали теперь они обе. И прижимали к замирающему сердцу.

– Вместе, – шепнула Тани. – За Непоро. За Клеолинду.

Эда медленно протянула другую руку, и пальцы их переплелись вокруг приливной жемчужины.

Мысли помрачались с каждым выдохом, но ее кровь сама знала, что делать. Это коренилось в ней глубоко, как корни древнего дерева.

Они оплели его коконом, сплетая паутину из волн. Воздух наполнился паром, когда они погрузили Безымянного в океан, и темнота погасила раскаленный уголь его сердца.

Он в последний раз взглянул на Эду, и она заглянула в него. Вспышка света из вскрытого Аскалоном чудовища ослепила ее. Зверь горы испустил вопль и скрылся.

Эда знала, что пока дышит – будет слышать этот звук. Он будет отдаваться в самых тревожных снах, как песня над пустыней. Драконы Востока нырнули за ним, чтобы проводить к могиле. Море сомкнулось над их головами.

И Бездна утихла.

В предгорьях Веретенного хребта мертвой лежала Гелвеза, пронзенная гарпуном. Земля вокруг была усеяна тленными останками людей и змеев.

Фиридел не остался защищать драконьи земли. Вместо этого он собрал своих братьев и сестер для налета на объединенную армию Севера, Юга и Запада. Змеи проиграли бой. Что до самого Фиридела, он улепетнул, едва скрылся под волнами Безымянный и вновь рассеялись его сторонники.

Над Искалином вставало солнце. Его свет падал на кровь и золу, на пожарища и кости. Сейкинка по имени Онрен на драконьей спине доставила сюда Лота – искать Маргрет. Стоя на плато, он до рези в глазах всматривался в башни Карскаро.

Над великим некогда городом поднимался дым. Никто не знал, пережила ли эту ночь донмата Мароса. Зато было твердо известно, что король Сигосо, убийца королевы, мертв. Истлевший труп вывесили на воротах Антианы. Его солдаты, видя это, побросали оружие.

Лот молился за жизнь принцессы. Он всей душой молился, чтобы она была там, наверху, готовая принять корону.

Полевой лазарет располагался в миле от места, где началось сражение. У горного ручья поставили несколько палаток, и над ними трепетали флаги всех народов.

Кричали от боли раненые. Одних пламя прожгло до мяса. Других нельзя было узнать под залившей лица кровью. Среди самых тяжелых взгляд Лота нашел Джантара, эрсирского короля, лежащего рядом со своими воинами в окружении заботливых лекарей. Одна женщина с раздробленной голенью закусила кожаный ремень: цирюльник-хирург отпиливал ей ногу ниже колена. Помощники ведрами носили воду.

Он нашел Маргрет в палатке с инисскими ранеными. Полотняные клапаны были откинуты, чтобы выпустить наружу уксусную вонь.

Она повязала поверх юбки передник в кровяных пятнах. И стояла на коленях над избитым телом рыцаря Тариана Куделя, неподвижно простершегося на тюфяке. Глубокая рана тянулась у него от виска до подбородка. Ее тщательно зашили, но шрам должен был остаться на всю жизнь.

Маргрет подняла взгляд на Лота. Поначалу глаза смотрели мутновато, словно она не могла вспомнить, кто он такой.