– И у вас не останется никакого воспоминания о предшествовавшем существовании?

– Нет.

– Какое же это «бессмертие души»? Раз от нашего «я», со всеми нашими мыслями и чувствами, не остается ничего? – недоумевала я над такой теорией своеобразного «бессмертия»!

– Душа наша меняет свое содержание. Проходя через несколько существований, она совершенствуется нравственно. Это очень верно. Это объясняет кажущееся несправедливым с первого взгляда. Почему, например, одни с детства уроды, калеки? Ведь они сами не сделали никому ничего дурного. А между тем этой теорией все объясняется: значит, душа эта в предшествовавшем существовании делала очень много зла и теперь искупает свои грехи… Я, например, калека – значит, раньше много грешила, и теперь я должна совершенствоваться нравственно.

Однако, каких только нелепостей не придумают люди; уж подлинно фантазия человеческая неистощима, подумала я, но ничего не сказала, желая дать ей высказаться до конца.

– Каждого человека сопровождает дух – Guide219. У меня руководитель – дух 18-го века. Я его вижу. Я ведь visionnaire220. И мать свою вижу: вон она тут, в саване, около меня на диване.

Я инстинктивно обернулась – на диване никого не было. Что с нею? – с опасением подумала я.

Но Кларанс сидела совершенно спокойно, – не думая, очевидно, вовсе, что такие речи могут внушить опасение за целость ее умственных способностей. Она была глубоко убеждена в том, о чем говорила.

Я пожала плечами. Суеверие в Париже в двадцатом веке принимает формы соответственно требованиям прогресса. Что ж с этим поделаешь?

– Объясните мне, пожалуйста, как же вы занимаетесь магией и что это за штука такая? какие книги писаны об этом?

– Не спрашивайте, не спрашивайте меня об этом, – вдруг заволновалась Кларанс. – Я ничего больше не могу вам сказать. Это невозможно. Книги читать – бесполезно. Это изучается на практике, меня научила одна женщина из Шербурга. Она сказала, что, если только я расскажу кому-либо, что я делаю – и я и она – мы обе умрем… Я и то болтаю много… а ведь по-настоящему – если кто занимается оккультизмом – не должен никому об этом говорить. Я вам скажу только одно: что для этого нужно научиться управлять своей волей, – а для этого необходимы пост и молитва и строгая нравственная жизнь… не в физическом, буржуазном смысле, а в духовном. Нужно в отношении к другим людям быть доброй, снисходительной, не делать никому зла. Поэтому я занимаюсь белой, а не черной магией. Я не хочу никому делать зла…

Мне казалось, что я наяву переживаю волшебную детскую сказку.

Огонь догорал в камине, черная кошка тихо терлась у ног странной женщины в черном, и вся она, с своим прекрасным бледным лицом и блестящими темными глазами, казалась фантастическим видением в этой уютной комнате, со стен которой смотрели странные и страшные рисунки.

Четверг, 28 ноября.

Встретилась с Danet на лекции.

Он приходит, как и я, не каждый день. Хитростью отделавшись от Бертье, чтобы остаться одной с ним в коридоре, я спросила, как идет работа ложи.

– Отлично! Вчера особенно весело было: мы были приглашены завтракать, и с нами в зале интернов было одиннадцать женщин.

И он был интерном в Брока! Я стиснула пальцы так, что кости захрустели, но все-таки шла рядом с Danet, улыбаясь и глядя на него.

– Вот как вы веселитесь!

– Это не мы, а интерны. Они-то веселятся вовсю. Их положение очень выгодно, впереди – карьера, живут в свое удовольствие. Впрочем, иногда – до безобразия доходят. Вчера, например, один пристал ко мне с непристойными предложениями, я, понимаете, с трудом сдержался дать ему пощечину. Я люблю женщин, но, слава Богу, не так еще извращен, чтобы… Что с вами? Вам дурно?

– Ничего, ничего… я рано встала… не завтракала… голова кружится…

Я сделала сверхъестественное усилие, чтобы не упасть и держаться прямо. И это удалось. Danet дружески упрекнул меня за небрежное отношение к гигиене и утренним завтракам и советовал скорее идти в ресторан.

Но мысль о том, что надо попасть на бал и просить Danet достать билет, вернула мне силы.

– Послушайте… я хочу попасть на этот бал… слышите? Просто как иностранке, мне нужно посмотреть, что есть наиболее интересного в Париже.

Danet с сожалением развел руками.

– С удовольствием бы, но… не могу.

Так вот как?!

Я буду на этом балу…

Пятница, 29 ноября.

Был Бертье. Преданная любовь этого юноши глубоко трогает меня. В те дни, когда я не прихожу на лекции, он заходит ко мне, справляется, не нужно ли чего, исполняет всякие поручения. И при этом перед всеми держит себя, как товарищ, так что никто на курсе и не догадывается о его настоящем отношении ко мне. Сколько бы я ни разговаривала с другими, никогда ни слова упрека или ревности. Словом, он безупречен. И я понемногу начинаю привыкать к его любви… Я так одинока, так несчастна, и это сознание, что существует хоть один искренно преданный мне человек – немного поддерживает меня. У нас не может быть общих умственных интересов, он слишком молод; но душа его прозрачна, как кристалл, и не загрязнена пока житейскою пошлостью.

Как хороша любовь! Настоящая, искренняя, преданная любовь!

Он показывал мне сегодня Консьержери; по возвращении домой, сели у камина чай пить… Я не зажигала лампы… в сумерках комнаты видно было, как красивые темные глаза Бертье смотрели на меня.

Я смотрела на него… и потом сама не знаю как – меня обхватили сильные руки и горячие губы прижались к моим губам. Я закрыла глаза.

– Милая, дорогая, любимая… полюбите меня – хоть немножко. Я буду и этим счастлив… Вся моя жизнь – ваша, – слышала я шепот Бертье.

Ласка, давно, с детства не испытанная, окружала меня словно бархатным кольцом. Я инстинктивно обняла Андрэ и прижалась к нему. Потом тихо отстранила его и сказала:

– Voyons…221 что же мы делаем?

– Я люблю вас!

– Но я серьезно любить вас не могу… слишком много для этого причин…

– Я ваш паж, херувим… будьте моей крестной, знаете – как в Свадьбе Фигаро… – шептал Бертье.

– Андрэ, мы делаем глупости.

– Позвольте мне любить вас и любите меня немножко. Мы уж и так друзья, – настаивал Андрэ.

И я позволила быть ему моим пажом.

Суббота, 30 ноября.

Я сидела с книгой, но не читала; мысли были далеко, – на будущем балу интернов. Звонок, и ко мне в дверь постучали.

– Entrez222.

Вошла Полина Декурсель.

Я познакомилась